"Имейте силу обретения сокровища.
Отец наш Вседержитель заповедал вам жажду.
Жажду не угасающую, но вечно стремящуюся к разрешению.
Время пришло! В этом дне лежит ответ!
Обретете ли вы крылья, или погрязнете в разложении болотном?"
(Апокрифическое "Евангелие от Матфея искреннего")
1. Водичка, водичка, водичка... Ох и тошно, и как же, всё-таки, тошно от водички вашей несвежей, мутной, с мерзятиной тины болотной. Водичка у горла. Водичка в лёгких... Душно! Тошно! И от мертвецов интеллигентно-болтливых ваших тошно, напыщенно канонизированных вами в назидание нам, провинциальным и малообразованным. И тошный городишко ваш, модно и напоказ размалёванный кем-то из вас на потеху туповатым заморским туристам и прыщавым неофитам - городишко, на водичке стоящий и благословенно, миллиметр за миллиметром, тонущий, опускающийся прямо на бесформенное илистое дно. Водичка, водичка, водичка... Нахлебаться ею, что ли, до жабьей блевотины – вонюче-сопливой и зелёной до неприличия. И, завершив сей, чем-то сродни фарисейским игрищам, процесс, снова вернуться обратно, к временно оставленным святыням – к мило воркующим голубям на площади Святого Марка, чашечке каппуччино на чистеньком столике в не менее чистенькой и ухоженной кафешке с геранями в кадках и, конечно же, столь обожаемой водичке. Прохаживаться рядом с нею взад-вперёд и бубнить, бубнить, бубнить себе под нос, будто некую каббалистическую формулу, почерпнутую из популярной писанины: «Водичка, водичка, водичка... Juna, parjura, jecreta prodere nali»*.
Скучающие аборигенные гондольеры настоятельно не советуют макать руку в ту водичку - затхлая, загаженная, с плавающими фекалиями и раздувшимися трупами животных, да и мало ли что может случиться? Например, заразу какую злостную можно подхватить и заболеть – причём надолго и всерьёз, без надежды на выздоровление... Кажется, в какой-то средневековой хронике сообщалось, что однажды водичку сию сковал толстенный ледовый панцирь и навигация полностью прекратилась: брюхатые суда, доверху набитые тюками, бочками и пьяной матроснёй с облезлыми портовыми девками в обнимку, намертво вмёрзли в гавань... Теперь великий Дант точно знал, где именно и откуда дует ветер, грубо, немилосердно сдирающий с изувеченной проволоки костей кожу и мясо и, под самый занавес, благодарным уколом coup-de-grace, высвобождающий душу... Пёсий гончий ветер... Дыхание недремлющего Коцита.
2. А на льду дети видели ангела с обезглавленным телом юного государя на руках, чьё имя было запрещено вспоминать. По крайней мере так учили в полупустых, донельзя простуженных, церквушках подслеповатые пастыри с худыми индюшачьими шейками. Прихожане вздыхали и, звучно сопя, заученно крестились: «Упаси нас, Господь, от этого! В вере нашей укрепи! От сомнений всяческих избавь! Свят, свят, свят!». Всё это, вроде бы, случилось ранним утром, когда дети отправились кататься на самодельных коньках, невзирая на строжайшие запреты взрослых. По пути они встретили удивительную рыбу с человеческим лицом – неуклюжую, недвижимую, припудренную утренним инеем. И ещё юродивого нагого калеку - тайного храмовника с птичьей головой - в плаще с потускневшим крестом Святого Лоррена. И немую сморщенную старушку в истлевшем до неузнаваемости платье венецианской куртизанки, что помнила крестные муки самого Апостола Петра и разграбление Вечного Города вандальскими дружинами короля Гензериха. Коньки весело скользили по зеркальной глади льда, чья акварельная морская зелень так напоминала о прошлогодней ранней весне, когда аутодафе устраивались почти каждый день, независимо от погоды, а вокруг костров водили шумные хороводы.
Ангел приблизился к детям, замер и молча протянул к ним тело государево... Но те не осмелились подойти, ибо видели тракт, по которому он пришёл. Густо усыпанный мёрзлой рябиной. Горькой и опасно красной. Снегири, отведавшие её, падали замертво...
3. И другие по льду приходили. Приближались к окраинам города и долго, до высохших слёз и безъязыкого вопля, всматривались в его незрячие зашторенные окна. Робко стучались в наглухо запертые двери, из-за которых нехотя и ворчливо отвечали: «Идите, идите вон, дармоеды! Нет у нас ничего. Самим есть нечего! Бог подаст!». И разочарованию просящих не было предела.
А мертвецы всё продолжали и продолжали бормотать: «Ууууу... водичка, водичка, водичка... Juna, parjura, jecreta prodere nali». И я, искренне улыбаясь, боясь обидеть новых знакомцев, тоже самое повторял вслед за ними. И было нам тепло и по-домашнему уютно, пусть и прокляты мы были Высшим Судией, вычеркнувшим наши имена из Книги Живых.
Да, в тот блаженный день каток был полон и карнавал затянулся надолго - до последней звезды.
4. Ты всё ещё помнишь вкус рябины той? Горький, опасный и, как-будто, знакомый тебе чуть ли не с самого рождения... Тогда поспеши вслед за ангелом, уходящим прочь. Ведь тело государево в руках его...
5. Поспеши. Поспеши. По рябиновому тракту.
*Juna, parjura, jecreta prodere nali - «Давай клятвы, делайся клятвопреступником, лишь бы только не выдал секрета». По мнению некоторых исследователей, эти слова - своего рода «кредо» ряда еретических сект гностического толка. В тексте они упоминаются как наглядное свидетельство явного, ничем неприкрытого, богопредательства, «псевдо-бунтарского» отступничества от вышней Правды Господней.
2008 г. от Р.Х.
Комментариев нет:
Отправить комментарий