Самое известное определение магии даёт Алистер Кроули. Магия, согласно Кроули, есть «Искусство и наука совершать изменения согласно своей воле». Определение более чем красиво. Оно представляет, пожалуй, самое изысканное из существующих определений, однако его беда в том, что оно не ставит необходимого предела, границы, позволяющей отличить магию от не-магии.
Я беру стакан, делаю из него глоток и ставлю в другое место. Безусловно, я совершил определённое изменение в окружающей реальности — переставил стакан, преобразовал некоторое количество воды. И безусловно, я сделал это согласно моей Воле. То есть в этом определении любое наше действие может быть рассмотрено как магическое. На это можно возразить, обратив внимание на слова «искусство и наука», но в сущности это тоже не слишком ставит предел — ведь многие произведения современного искусства могут представлять обычные предметы, помещённые под стекло (то есть помещённые в контекст искусства), а под наукой можно понять любое действие, которому необходимо научиться (очень маленький ребёнок не сможет взять стакан и аккуратно поставить его на другое место). Таким образом, строго формально, определение Кроули нуждается в дополнительных уточнениях.
Очень важное уточнение вносит Келтон Кин, автор, которого я в первую очередь рекомендую всем желающим понять логику связи психологии и магии. К определению Кроули он добавляет всего лишь два слова — согласно Келтону, Магия есть искусство и наука совершать изменения согласно своей воле ПОСРЕДСТВОМ МЕТАФОРЫ. Обратите внимание, насколько это конкретизирует изначальное определение и одновременно с этим уводит нас от пошлых и банальных представлений о магии как о колдовстве.
Метафора, символ, образ, действие, не имеющее прямой прагматической пользы, но обращающееся к внутренней бесконечности, извлекая из неё нужные символы и метафоры, по определению является магическим. Это изменение может быть связано с изменением внешних условий реальности, то есть, скажем, настройка на тот или иной архетип, дабы сонастроиться с мирозданием и обрести попутный ветер для осуществления наших желаний. Но точно так же это определение можно распространить на те практики, которые мы называем мистическими или психологическими, при которых мы изменяем самого наблюдателя и тем самым, поменяв угол зрения, меняем структуру самой реальности ещё более эффективно, нежели это было бы, если бы мы привнесли нечто в неё напрямую.
Таким образом, сутью магии является правильный символ или метафора, которая выражает феномены внутренней бесконечности гораздо более точно и сущностно, нежели любая последовательная теория. Магия неотделима от символа и символического в его самом очищенном варианте. Иными словами, только тот, кто способен понять самоценность символического вне привязанности к каким-либо внешним результатам, может быть Магом в его высшем смысле.
Я хочу обратить внимание на один из самых важных магических текстов двадцатого века — «Красную книгу» Юнга, а в особенности на её финал. В предпоследней главе Юнг приходит к своей душе, которая дарит ему жезл магии, или Кадуцей Гермеса. Сперва Юнг озадачен, он испуганно спрашивает у своей змеиной души: «Что это? Магия требует жертвы. Какую жертву требует магия?» Она требует принести в жертву любовь или человечность. Безусловно, эти представления Юнг почерпнул в романтической литературе XIX века, ярким представителем которой является Бульвер-Литтон с его романом «Занони». Но душа успокаивает Юнга. Эта жертва не требуется. Магия требует другую жертву — утешение. Это жертва утешения, которое я даю или которое я получаю. И то, и другое, — говорит душа.
В этом диалоге, который так перекликается со строками из второй главы «Книги Закона» — «Ненавижу утешаемых и утешителей», — содержится одно из важнейших предварительных условий.
Почему утешение плохо? Дело в том, что под утешением здесь понимается любая мировоззренческая установка, которая принимается человеком в качестве утешения и покоя. Не потому ли победило христианство, что предложило самое невероятное из утешений — идею вечной жизни индивидуального человека? При этом не важно, есть эта вечная жизнь или нет, важно то, что гипотеза вечной жизни принимается как утешение, как реакция на страх перед неизбежной аннигиляцией смерти. Но и идея атеизма, этого «утешения навыворот», которое догматически утверждает невозможность какого-либо бытия после смерти, тоже до некоторой степени является утешением — во-первых, служа избавлением от страха вечного ада, а во-вторых, давая хоть какую-то определённость, иллюзию познаваемости предельных вопросов. Те косвенные данные, которые мы получаем, заставляют нас склониться к парадоксу — реинкарнация есть, но одновременно я, то есть вообще всё, что я считаю своим я, обречено на уничтожение. Это более близкая и точная позиция. Позиция мага всегда несёт в себе долю неопределённости, и именно этот отказ от любого утешения позволяет держать врата своей души открытыми для самых неожиданных гостей. Утешение — будь это любая доктрина или вера, точнее, скажем так, любая доктрина или вера, принятая с целью утешения, — неизбежно закрывает дверь восприятия, что немыслимо для мага. Суть бытия мага — в его неопределённости и парадоксальности, его странной и причудливой игре, в которой всегда может появиться новая составляющая. Раб ищет утешения. Господин — гнозис и опыт. А как сказано в «Книге Закона» — магия не для рабов.
Но проследим путешествие Юнга далее. Приняв жезл магии, он приходит в некую воображаемую деревню, где находит старца, которого просит научить магии. Старец, как известно, зовётся Филемон. И в этой — между прочим, последней — главе «Красной книги» Филемон даёт поразительное определение магии, которое я считаю поэтически самым точным из существующих. Магия — это неудача. Когда много лет ты управляешь колесницей, но в один прекрасный миг обнаруживаешь, что всё это время ею управлял кто-то ещё — вот что есть магия.
Так сразу рушатся мифы о личном могуществе, о накоплении магической силы, получении магических навыков. Конечно, на предварительном этапе всё это необходимо, но не как магия, а всего лишь как предбанник, предуготовление к магии, подготовка сознания к полноценной символической и метафорической жизни, где правят совсем иные силы и категории, нежели то, к чему привыкло сознание. Так в одночасье рушатся все наивные представления о «могуществе», «личной силе» и прочих клипотических фантазиях невротиков, принимающих за магию то, чем она не является.
Только соприкоснувшись с этой тотальной силой, которую можно называть самыми разными именами, и только осознав себя как объект этой силы, мы обретаем подлинную магию, или, если угодно, — магию внутреннего круга. Эта воистину революционная концепция до сих пор остаётся в полной мере непонятой и не осмысленной должным образом, хотя её подтверждения сопровождают нас повсюду. Даже в попсовейшем «Дозоре» у Лукьяненко есть намёк на этот принцип, ведь иными становятся «не те, в ком много магии, а те, в ком её мало, и эта малость, неудача, лакуна и становится условием, становлением чашей, которая сможет вместить иное Вино в пустоту своей формы». С этой точки зрения становится понятной формула той ключевой последней клятвы, которую приносит телемит, клянясь «рассматривать каждое событие жизни как взаимодействие Бога с моей душой». Это определение очень легко понять неверно, ведь, как и в случае с магией, Бог часто редуцируется до некоей внешней судящей или милующей инстанции, которой следует угождать аки строгому отцу. Только очистив восприятие Бога от других архетипов (Тени, Анимы, Великого Отца, Великой Матери), можно прийти к реальному пониманию. Я бы предложил определение Бога как «Бытие плюс смысл», то есть само понимание наличия Смысла, Связности в самых, с человеческой точки зрения, бессмысленных и случайных нагромождениях событий открывает врата подлинной магии.
Возвращаясь к определению Кроули-Кина, я хотел бы обратить внимание на дихотомию «Искусства» и «Науки». Искусство — творческое, интуитивное, иррациональное, можно соотнести с Нецах, наука — организованное, логичное, рациональное — с Ход. В профанном, немагическом состоянии человек может быть только либо там, либо там. Он либо абсолютный иррационал, не способный к минимальному анализу и волевому усилию, либо рационалист до мозга костей, запертый в темницу, построенную по собственным чертежам.
С точки зрения магии, Кроули рекомендовал: «Оставить обоих этих ослов пастись на своём поле». Не или-или, но и-и. Любое самое естественное явление имеет сверхъестественную (смысловую) причину. Любое самое сверхъестественное явление имеет самое рациональное и естественное обоснование. Горе тем, кто, получив одно рациональное обоснование, теряет свою серебряную нить. О соединении противоположностей говорят практически все оккультные школы, в той или иной степени, но всегда находится та противоположность, которую не может «поднять» конкретная доктрина.
Если мы читаем Кроули внимательно, мы видим, что лейтмотивом его сочинений является всё та же самая идея соединения противоположностей. В «Магии в теории и на практике» он десять раз на все лады повторяет одну и ту же идею: «Вы не поймёте тезис до тех пор, пока не поймёте, что антитезис столь же истинен». Эта идея «двойных мозгов» появляется и в «Лунном дитя», где главный герой, представляющий альтер-эго автора, описывает своё видение «двойных мозгов», когда одно и то же явление автоматически осмысляется им в нескольких различных, а для профанного сознания взаимоисключающих регистрах.
На магическом языке первой задачей мага является проработка четырёх стихий — огня, воды, воздуха и земли. Безусловно, речь не идёт о том, чтобы выжигать огонь из пальцев и заставлять ветер дуть туда, куда ты захочешь. Как уже было сказано, личное могущество невозможно для внутреннего круга магии. Речь идёт об открытии взаимоисключающих регистров души: огненной страсти, нежности вод, ясности воздуха и надёжности и оформленности земли. Не случайно именно к метафоре четырёх стихий обращается легендарный философ Гастон Башляр, использующий метафору четырёх стихий в качестве базовой для своего анализа литературы и философии.
Стихии — это основа и ключ к первым вратам магии. Только пройдя четыре стихии, может быть реализована вторая цель высокой магии — достижение знания и собеседования САХ, или, говоря языком Юнга, установление оси Эго-Самость.
Комментариев нет:
Отправить комментарий