Следуя неоплатонической доктрине Плотина (203–270 гг. н. э.), для достижения экстатического союза с Божественным есть три необходимых предпосылки: изучение философии, упражнение в добродетели и созерцание красоты. Земную жизнь императора Флавия Клавдия Юлиана (331–369), наученного неоплатонизму и некоторым мистериальным учениям Максимом Эфесским, можно по праву рассматривать как постоянное стремление к философско-духовной реализации по этим трем направлениям. Философ, богослов, но прежде всего человек с глубоким религиозным чувством, Юлиан провел свою короткую жизнь в поисках божественной Истины и восстановлении своего духовного суверенитета в ущерб доктринам, пытавшимся узурпировать и оскорбить римскую традицию.
Юлиан, убежденный в том, что понятие о Боге пришло к людям не из учения (или из откровения), а из самой природы, составил свой Гимн Солнцу созерцая рассвет на горе Касио близ Антиохии. Вся его политическая и военная деятельность, также неотделимая от его духовных убеждений, никогда не отделяла себя от идеи имитация героя которые в некоторых случаях становились реальными имитация деи. На самом деле, легенда гласит, что после его смерти, которая произошла при слиянии рек Тигр и Гиндес от руки христианина, свидетели увидели, как из его тела вышли две души, сначала Юлиан, а затем Александр Македонский.
«Подобно двум факелам, они стали двумя огненными шарами, затем двумя лентами, слившимися с бесчисленными звездами небосвода».
Уподобление фигуры Александра фигуре императора Юлиана не случайно. На самом деле матери последнего было предсказано, что из ее чрева родится новый Александр. Да и сам Юлиан поверил словам Максима Эфесского, когда тот уверял его, что ему суждено соединить Восток и Запад и превзойти подвиги Александра.
Подобно македонянину, объявившему себя сыном Аммона, Юлиан официально объявил себя сыном Гелиоса, а также, по словам Гераклом-Митрой, «предназначенным богами восстановить религиозный и политический порядок в римском мiре». В этом смысле император становится своего рода спасителем обитаемого мiра, и его миссия против Персии, далекая от сугубо материальных целей, похоже, через фигуру самого Юлиана уподобляется миссии очищения всей земли и моря, которые Бог доверил Гераклу и Дионису. Продвижение реставратора солнечного монотеизма Юлиана на Восток, следует поэтому истолковывать как встречу с Солнцем, как и у Александра.
Отрицание Юлианом христианства характеризуется прежде всего как отказ от идеи утраченного Рая, помещающей Субъекта не в Центр, на небесный Полюс, а вне его. Этот Субъект, задуманный как Субъект-изгнанник, страдает от вины первородного греха. С другой стороны, имперская и политическая идея Юлиана утверждает божественный характер Субъекта, находящегося в Центре космоса. Этот Субъект абсолютно неотделим от Бога (возвышение) и горизонтальным расширением своей силы (широты) очищает пространство, превращая его обратно в Рай.
Александр отправился в Страну Тьмы в поисках Источника Жизни, который сделал бы его бессмертным. Однако его миссия не увенчалась успехом, и только его спутник (аль-Хидр в исламской версии легенды) смог испить из Фонтана, достигнув бессмертия. Этот «Источник» можно найти только в Земном Раю, который представляет собой самый центр мiра. В Символах священной науки Рене Генон указывает, что это место все еще фактически является частью космоса, но его положение в любом случае практически надкосмическое: это объясняет тот факт, что отсюда можно достичь плода Древа Жизни, что эквивалентно утверждению, что Существо, достигшее центра нашего мiра, завоевало бессмертие. И это тот полюс, к которому Джулиано стремился воссоединить человека с его изначальной духовной сущностью, утраченной из-за отчуждения от Центра добра.
Гелиос, в императорском богословии Юлиана, является понятной ипостасью добра, а солнечный свет-интеллектуальной энергией, освещающей духов. Во многих традициях солнце представлено как плод Мiрового Древа. Он оставляет свое Древо в начале каждого цикла, чтобы вернуться к нему в конце. С этой точки зрения дерево, помимо своей естественной осевой символики, приобретает значение «станции солнца». Платон сообщает, что «человек есть небесное растение, корни которого тянутся к небу, а ветви вниз». Следовательно, его существование никоим образом не может быть отделено от метафизического порядка. Тенденция к монотеизму и универсализму юлианской солнечной религиозности основывалась именно на том, что уникальность Божества обязательно должна была найти свое отражение в единстве Империи и ее «ангелизированного вождя», способного поддерживать прямую связь между физическим и метафизический.
Сравнение, которое лучше всего подходит для иератической фигуры римского императора, — это сравнение с египетским фараоном Эхнатоном: тем, кто возвел солнечный диск Атона в ранг единственного и высшего божества, космократа и источника жизни. Благодаря так называемой «амарнской революции» Аменхотеп IV принял имя Анкх-Ан-Атон и, освободившись от диктата жрецов, восстановил уникальную и прямую связь между Богом и царской властью. Его смерть и конец XVIII династии с его преемником Тут-Анкх-Амоном, который восстановил отношения со жрецами, ознаменовали, по мнению многих ученых, конец творчества египетского гения.
Фараон Эхнатон — это пример «человека над временем»: то есть человека, который упорствует в своих глубоких убеждениях независимо от окружающего мiра, игнорируя его и почти открыто противопоставляя себя ему. Юлиана, как и Эхнатона, установившего солнечный монотеизм в то время, когда египетский мiр переживал фазу открытого упадка, можно считать «человеком со временем». Юлиан также жил в эпоху, когда Римская империя переживала необратимую фазу упадка. Упадок, который Юлиан, находившийся под сильным влиянием неоплатонизма, приписывал распространению религии, христианства, воспринимаемой как чуждая основам и самой сути Империи. И подобно Эхнатону, попытка Юлиана, в том числе из-за его безвременной кончины, будет обречена на провал.
На представление Юлиана о христианстве повлияла классическая неоплатоническая установка, согласно которой христиане были не чем иным, как экстремистской сектой, намеренно отделившейся от ортодоксии Моисеева закона. Юлиан не питал особой симпатии к фигуре Христа и не видел в нем какого-либо определенного духовного и пророческого качества, воспользовавшись Евангелием от Иоанна 7:52: «из Галилеи не приходит пророк».
Запрещение прозелитизма, и положение, препятствовавшее осуществлению христианами педагогической деятельности были основаны на идее, что они не могли научить культуре, которую они глубоко презирали, однако не мешали Императору проявлять к ним относительную терпимость, настолько, что он часто опасался, чтобы к ним не применяли насилие. В то же время Юлиан никогда не ценил исключительности и жестко этнического характера еврейской религиозности, но он не мог не оценить фигуры патриархов Авраама, Исаака и Иакова, которые, во всяком случае, считали себя халдеями по происхождению и поэтому были сведущи в священном учении. наук, в теургии и в астрологии.
Монотеизм или солярный энотеизм, введенный Юлианом, по праву может рассматриваться, по выражению Клаудио Мутти, как «синтез всех языческих религий и теологий». Гелиос — единственный истинный Бог, а остальные римские божества — не более чем его ипостаси. Юлиан не изобретал религию и не вносил элементы, чуждые римской религиозной традиции.
Персы почитали Гелиоса под именем Митра. И Юлиан, стремившийся к универсализации митраизма, в своем Гимне Солнцу отождествлял Митру именно с Sol Invictus, верховным римским божеством (начиная с реформы Аврелиана 274 г. н.э.), которого славили в день зимнего солнцестояния вместе с Аполлоном и Прометеем.
На самом деле Митра играет сложную роль в иранской космогонии. В гимне Михр Яшт указывается, что, созданный Ахура Маздой, Митра — всеведущий и всевидящий солнечный бог, следящий за всеми творениями, плодородием полей и скота и являющийся в то же время богом-воином. Митра, однако, не разделяет трагическую судьбу других таинственных божеств, и сценарий митраистского посвящения не содержит смерти и воскресения.
Юлиан был посвящен в эти мистерии и на «Гимн Солнцу» повлиял как его личный опыт посвящения, так и неоплатонические влияния. Все божества зависят от Света Гелиоса и являются эманацией его силы. Это также связано с тем, что «все на земле дышит и движется и участвует в разумном бытии и душе разума». В этом смысле «Гелиос есть Солнце не как обожествленная физическая звезда, а как символ метафизического света и силы в трансцендентном смысле [...] Гелиос отождествляется с Аполлоном, который, учитывая его основные качества неизменности, совершенства, вечность, интеллектуальное превосходство, есть олицетворение божественного единства, выражающееся в чистом и абсолютном разуме».
Но тем, кто созерцает видимого бога, трудно понять, как велико невидимое. Юлиан пишет: «Этот божественный и прекрасный космос, который от вершины небесного свода до крайнего предела земли скрепляется нерушимым промыслом Божиим, существует несотворенный от вечности и вечен в оставшееся время, не сохраняемый ничем иным, если не непосредственно из пятого тела, вершиной которого является солнечный луч, а затем, так сказать, на степень выше, чем умопостигаемый мiр; и, в еще более высоком смысле, Царем вселенной, в котором все вещи имеют свой центр. Это действительно, уместно ли назвать это тем, что находится за пределами разума, или Идеей сущего, или Единым, или Благом, именно эту несоставную причину всех вещей, для всех существ образец красоты и совершенства, единства и непреодолимой силы, в силу проникнувшей в ней изначальной творческой сущности, она явила собой Гелиоса, величайшего Бога, во всем подобного себе, чтобы сделать его посредником между теми опосредствующими причинами, которые являются интеллектуальными и демиургическими».
Поэтому, по Юлиану, между сверхчувственным мiром Божества и его ангельской разумности и мiром материальных и телесных форм существует третий «интеллектуальный» мiр, в котором Гелиос, сын Единого и ипостась Высшего Начала, выполняет посредническую, координирующую и объединяющую функцию по отношению к интеллектуальным и демиургическим причинам, участвующим как в единстве трансцендентного Принципа, так и в условной множественности феноменального проявления.
С другой стороны Кибела, описываемая в «Гимне Матери Богов», является демиургической причиной существования видимого мiра. Её возлюбленный Аттис воплощает правление всем тварным. Культы Кибелы и Аттиса были известен в Риме со времен Пунических войн. То есть Юлиан не ввел ничего нового в традиционную римскую религиозность.
Более тысячи лет после Юлиана, другой философ, живший в эпоху упадка империи, византийский Георгий Гемист Плифон (1355–1452), прямо говорил о поиске Рая как о внутреннем пути Духа к центру души. Плефон, носитель идеала воссоединения религий на основе платонизма и их изначального единства, потрясшего присутствующих на Флорентийском соборе в 1439 г. полагал, что через платоновскую философию, наследницу зороастрийской, можно будет дать жизнь теоцентрическому и теократическому обществу, вдохновленному культом Солнца. Он также считал себя продолжателем линии мудрости, берущей свое начало в древности и проходящей через Зороастра, Пифагора, Платона и даже брахманов. По этой причине Плифона, как и Юлиана, обвиняли в желании восстановить язычество. Однако это была просто попытка преодолеть религиозные споры, как между христианами, так и между христианами и мусульманами, и обрести всеобщий мiр посредством платонизма и солярного монотеизма.
Таким образом, представляется очевидным, как было сказано выше, что сам Юлиан не вносил во всю римскую религиозность какого-либо чужеродного или особенно нового элемента. Его действительно можно было бы лучше понять как возвращение к изначальной религиозности; к тому, что датский, натурализованный немецкий ученый Герман Вирт назвал ур-монотеизм: «Существенным элементом этой изначальной религиозности, выражавшейся, по существу, на монотеистической основе, будет некое естественное откровение, в котором первостепенную роль будет играть непосредственный опыт космического света, духовные значения, охватываемые символом Солнца, и различные точки, которые отмечают небесный путь: ритм года-Бога, изображенный как дыхание».
Политическое и религиозное планирование Юлиана провалилось из-за его безвременной смерти во время экспедиции против Персии. Подобно преемникам Эхнатона, уничтожившим его труд, преемники Юлиана уже не тормозили христианизацию Империи, сохранившейся в своей восточной части благодаря глубокому влиянию, которое оказала на нее благополучная Азия.
Комментариев нет:
Отправить комментарий