* * *
Русский журнал: Профессор Беккер, Вы утверждаете, что культурной формой следующего общества будет не равновесие, а система. При этом идентичности будут выстраиваться не на основании вытеснения отклонений, как раньше, а их усилением и образованием в результате новой ниши. Как может практически происходить переход от одной культурной формы к другой в такой стране как Россия?
Дирк Беккер: На ваш вопрос можно ответить лишь объяснившись предварительно, что понимается под «культурной формой» общества. Никлас Луман ввел это понятие в своей книге «Общество общества» (Die Gesellschaft der Gesellschaft), высказав гипотезу о том, что избыток смыслов, которые производят в обществе все медиа: язык и письмо, средства распространения информации (книгопечатание, пресса, радио, телевидение, Интернет) и медиа успеха (власть, деньги, правда, вера или искусство) – избыток смыслов, производимый ими всеми, как-то должен быть сведен к одной форме, позволяющей решить, какая коммуникация станет допустимой, а какая будет отклонена.
Культурная форма современного общества - это по-прежнему равновесие, беспокойная отсылка к самому себе, позволяющая принимать любую форму коммуникации, которая помогает не терять соединения (Anschluss): в коммуникации семьи, процессе принятия решений в организации, обороте платежей в экономике или в принятии политических решений. Так это и во время чтения книги или расслабленного разговора на вечеринке. Пока, разумеется, это все так, мы все еще находимся в разгаре фазы современного общества, хоть мы только сейчас начинаем понимать его во всей сложности и динамике.
Но есть идея, высказанная у таких авторов как Маршал Маклюэн (Marshall McLuhan), Мишель Серрес (Michel Serres), Мануэль Кастельс (Manuel Castells) и у того же же Лумана, о том, что с введением электричества, компьютера и Интернета, мы вступаем в новую медиаэпоху, которая так же разительно отличается от эпохи общества книгопечатанья, как последняя – от письменного общества античности. Существует новая форма избытка смысла, существующая благодаря компьютерной коммуникации на биржах, в науке, в политических кампаниях, в социальных медиа и во многих других «виртуальных» местах. Она не может быть сведена к культурной форме равновесия, потому как она слишком быстрая, содержит слишком сложную информацию и демонстрирует слишком много неожиданных связей. Да, я иногда думаю, что этой новой культурной формой может быть система. Причем именно постоянно обновляющаяся, состоящая из ненадежных элементов, скорее хрупкая, чем крепкая система кибернетики второго порядка.
Но вот прямо сейчас мне кажется, что такой формой могла бы стать скорее игра, как она сформулирована Грегори Бэйтсоном (Gregory Bateson) и как она чуть упрощенно описана в теории игры Моргенштерна (O. Morgenstern) и Джона фон Неймана (John von Neumann): координационные и конкурентные игры за возможность перешагнуть границу в открытом, постоянно образующем новые сети мире (нарушение правил и их изобретение).
У России могли бы быть все шансы сыграть тут ведущую роль. Очевидно, что в экономике, политике, религии, науке и культуре этой страны речь в основном о комбинировании нарушений старых правил и параллельном изобретении новых. Никто не придерживается некоего знания о том, как, собственно, должны работать современная демократия, рыночная экономика, эмпирическая наука, автономное искусство или конфессиональная религия. Но каждый пытается понять, что тут можно и что нельзя, и ищет скорее партнеров, которые могут играть вместе с ним, чем людей, которые уже (или лучше: еще!) думают, что знают как это работает. Все это, глядя с европейской перспективы, временами граничит с криминалом и связано с обычным переоцениваем игроками самих себя и их отчаянием. Однако это не кажется мне таким уж нежелательным на стадии открытия для себя едва обретающего контуры сетевого общества.
РЖ: Может ли переход от привычного стремления к равновесию к игре быть болезненным? Могут ли быть жертвы? В России даже самый естественный процесс усложнения общества, превращения его в более разнообразную структуру, встречает препятствия на многих уровнях: можно говорить о недостаточной демократизации в политике, о гомофобных законах, о националистических настроениях, если речь, например, заходит о миграционной политике.
Д.Б.: Да, это очень грубый, часто жестокий процесс. Я не знаю современную Россию: я был в Москве и тогдашнем Ленинграде в 1974 году. Не знаю, существуют ли в вашем обществе зоны покоя, возможные ниши для отступления и ожидания. Новостные блоки западноевропейских медиа, касающиеся России, амбивалентны: в них сталкиваются новые богатые русские, крупные концерны, простой народ, который борется за выживание, и растущий слой беспокойной молодежи, закончившей школы и университеты и желающей знать, как же все будет дальше, и принимать участие в этом. Меня не удивляет, что если переход от «социализма» к «капитализму» требует от страны колоссального напряжения, то что уж говорить о переходе от общества книгопечатанья к следующему обществу. Меня не удивляет и то, что актуальная политика в России скорее способствует усилению перенапряжения, чем его сокращает: ей выгодно быть единственным фактором порядка. Но тем важнее стабилизация среднего класса, приход университетов к равновесию, нормализация художественной сцены и сосредоточение церкви на своем непосредственном задании: заботится об исцелении душ. Все это необходимо как фактор коррекции ожидания политических чудес, лихорадочных культурных битв и, не в последнюю очередь, слепой ориентации на экономический успех.
РЖ: Государство в его современной форме все еще будет нужно? Парламент? В эпоху, когда у каждого есть лэптоп и голосования можно проводить через Фейсбук? Дихотомия государство – граждане заступила на место старых дихотомий вроде буржуазия – пролетариат, коренная нация – инородцы?
Д.Б.: И в следующем обществе будет нужна политика. Как механизм, с помощью которого коллективно могут приниматься решения, а власть может как устанавливаться, так и контролироваться. Будет ли эта политика существовать в форме государства, каким мы его знаем сегодня – не ясно. Уже давно есть формы принятия решений методом crowd sourcing, которые, вероятно, лучше могут управлять локальными демократиями, чем современной многоуровневой системой региональной, национальной и интернациональной политики, которая, в конце концов, жива только тем, что «нации» никак не могут умереть. Иногда предполагают, что для возникновения мирового общества не хватает мирового государства. Я же скорее придерживаюсь мнения, что нам следует выстраивать еще больше маленьких независимых локальных и региональных политических центров, у которых не будет повода вести войну друг с другом, потому что этому сразу помешают соседи. Но у них будут все поводы вместе голосовать за транспортные системы и другие виды инфраструктуры, предлагать хорошие школы, приятные жилые кварталы и работающие промышленные зоны.
РЖ: Вы говорите: «Политика следующего общества консервативна в военном, экономическом и экологическом отношениях. Власть, которая ей остается, покоится на убедительной силе статуса-кво». Как вы понимаете эту консервативность?
Д.Б.: Я интерпретирую слово «консервативный» буквально: речь о сохранении достижений человеческого общества, а для обеспечения этого сохранения – еще и о серии обязательных инноваций. Мы должны освободить общество от возрастающей по экспоненте эксплуатации не возобновляемых источников энергии и перестроить его в экономику круговорота. Иначе через сто лет не останется камня на камне. Консервативность в военном отношении означает, что задания армии будут сведены к обеспечению мира. Экономическая консервативность означает переход от экстенсивного роста к интенсивному и поиск режимов аккумуляции и распространения, позволяющих человечеству гарантировать дальнейшую жизнь на нашей «голубой» планете. Экологическая консервативность означает, что мы не ориентируемся на иллюзорные и неверные с позиций естественных наук концепции «равновесия» между природой и обществом, но на обязательные неравновесия и их контроль. Мы должны признать, что мы до сих пор не знаем, что это означает.
РЖ: «Религия, политика и экономика сложат с себя функции общественных ориентиров и передадут их массмедиа. Союз новостей, рекламы и развлечения станет парадигматически более важным, чем коммуникация с отсутствующими богами». И далее: «Мораль следующего общества будет заключаться в способности на глаз реагировать на необозримость этого общества». Звучит как полное отсутствие ориентиров, как постоянное давление необходимости делать выбор. Люди выдержат ситуацию, когда им предоставлено столько свободы? Мы не сойдем с ума? Скажем, по Эриху Фромму человеку присуща тенденция бежать от свободы.
Д.Б.: Я не переживаю за тех, кто боится свободы. Но слишком много таких людей могут привести общество к политическим и экономическим ситуациям, у которых больше общего с бетоном, чем с деревом, кирпичом и полотняными стенами. Об этом я беспокоюсь. Не нужно бояться свободы. Ее можно использовать лишь для принятия решения, для себя и, возможно, для других, если решение достаточно привлекательно. То есть вы вновь имеете дело с привязанностью и наличием ориентиров. Свободы боятся только те, кто недостаточно смел, чтобы отвечать за свои привязанности.
РЖ: «Искусство следующего общества легкое и умное, громкое и невыносимое. Его картины, истории и звуки захватывают и вновь их как не бывало». Означает ли это, что в искусстве больше не будет иерархий? Живи Шекспир или Данте, Томас Манн или Гете в следующем обществе, они были бы однодневками?
Д.Б.: Ради всех святых, иерархий никогда и не было! Нет Шекспира без Марло, Данте без Петрарки, Гете без какого-нибудь Ленца, нет Томаса Манна без Генриха Манна. Кто ищет иерархий, тот просто вообще ничего не смыслит. Канон это для дураков, которым другие должны говорить, что бы почитать. Гете, Шекспир или Достоевский стоят не над остальными, а – сияя – рядом. А некоторые их славят, читая кого-то совсем другого. Бюхнера, Лоуренса Стерна или Гончарова.
РЖ: «Наука следующего общества поэтична и математична». Почему поэтична?
Д.Б.: Это прекрасный и справедливый вопрос! Я ссылаюсь на одного из отцов основателей культурологии, Джамбаттиста Вико, опубликовавшего в Неаполе в 1725 году свои «Principi di una scienza nuova d'intorno alla communa natura delle nazioni» (“Основания новой науки об общей природе наций”), где он говорит о поэтическом принципе науки. Вико, разумеется, еще знал, что "poiesis" определял в Греции создание какой-то работы, в отличии от "praxis", чего-то, что человек совершал ради него самого, как, скажем, прогулку. Сегодняшняя наука прячется за объективностью, которой давно уже нет. Мы должны осознать, что человеческая перспектива, включая научную, радикально субъективна. Тогда мы можем начать работать над пониманием, насколько сильно и давно мы создаем наукой мир, утверждая обратное. Практически наша наука - это часть дизайна, плана этого мира. Так что она давно поэтична, но не хочет это признать. И вводит себя и нас в заблуждение по поводу своей действительной, совсем не всегда целительной, эффективности.
РЖ: Слово «растерянный» несколько раз повторяется в Ваших 16 тезисах о следующем обществе: растеряно воспитание, растерян индивидуум. В каждом утверждении заключено отсутствие условной опоры под ногами. Следующее общество интуитивное? У нас нет ничего, на что мы могли бы положиться?
Д.Б.: Я и не заметил этот повтор. Интересно. Для меня растерянность, прежде всего – признание растерянности, одна из величайших добродетелей. Опасны люди, которые не растеряны. Они прячут свою неуверенность, вслепую хватаясь за новую деятельность. Наше общество беспочвенно, это так, но только в этой беспочвенности оно сохраняет контакт с возможностью эволюции условий жизни людей на Земле. Если бы у общества был фундамент, оно бы было беспомощным перед следующим цунами. А так общество в любой ситуации как Ноев Ковчег: оно собирает тех, кто перед лицом потопа вовремя признал свою растерянность и устанавливает парус, чтобы где-то предварительно бросить якорь. Единственное, на что мы можем положиться, это наша подвижность.
РЖ: Вы боитесь будущего, профессор Бэкер?
Д.Б.: Я не знаю будущего, поэтому не могу его бояться.
Беседовала Ольга Соколова
04.07.12
Комментариев нет:
Отправить комментарий