Начинается предание с описания космогонического процесса: как из первоначально однородной стихии, воды, под воздействием небесного огня появляется земля и все, что на ней.
Когда-то еще мир только начинался, так ничего нигде не было. Везде стояла мертвая вода, а среди воды торчал то ли камень, то ли еще что. Один раз Перун как разыгрался и давай швырять стрелы в этот камень. От его стрел выскочили три искорки: белая, желтая и красная. Упали те искорки на воду; с этого вся вода замутилась, и мир замутился, как тучи. Но через некоторое время, как все просветлело, ясно стало—где вода, где земля, а чуть позже завелась и всякая жизнь — и в воде, и на земле. И леса, и травы, и звери, и рыбы, а после и человек завелся: или он пришел откуда или вырос тут. Потом он стал заводить свои человеческие порядки.
Появляется и первый человек, имя которому князь Бай (варианты: Бой, Буй). У Бая были две собаки, которых звали Ставры и Гавры. С ними Бай ходил на охоту. Когда Бай умер, собаки достались его сыну Белополю. После смерти собак их память была увековечена в ежегодном празднике Ставровских дедов, который в Северной Беларуси отмечается и теперь, обычно накануне Зеленых святок (белор. Сёмуха). В этот день души собак призываются ритуальной формулой: «Ставры, Гавры, гам, приходите к нам!».
Этот вариант интересен также описанием способа, каким происходит вокняжение сына Бая — Белополя — на будущей белорусской этнической территории. По завету отца Белополь отпускает на волю отцовых собак, поймав предварительно двух птиц: одну с Балтийского моря, другую с Черного моря. Птицы полетели каждая в свою сторону, собаки побежали за ними, а им в след потекли две крупнейшие реки Восточной Европы, две главные реки Беларуси — Двина и Днепр. И с тех пор в междуречье этих рек стали селиться разные племена белорусов.
Долго ли он так жил, или коротко, но имел он уже свою усадьбу, имел много жен, а еще больше детей. Было ему имя Бай. А как пришел час его смерти, тогда созвал он своих сыновей и разделил все имущество. Только одного сына забыл. Тот в это время был на охоте и с ним были любимые собаки отца Ставры и Гавры. Звали этого сына Белополь. Вскоре после смерти отца вернулся Белополь с охоты. А братья ему говорят: - Вот отец разделил среди нас все свое имущество, а тебе он завещал своих собак, и еще сказал, чтобы ты пустил их на волю: одну - в правую сторону, а вторую — в левую; сколько они земли обегут за день, так эта вся земля твоя будет. Вот пошел Белополь и поймал двух птиц, прилетевших одна с южного моря, другая с западного. Пустил одну птицу на юг, да и говорит одной собаке - Бери! Пустил вторую на запад и говорит второй: — Хватай!
Как полетели эти птицы: одна в одну сторону, вторая в другую... Как побежали собаки за птицами, так даже земля задымилась... Как пошли те собаки, так и до сих пор не вернулись, а по их следам две реки протянулись, в одну сторону пошла Двина, в другую сторону - Днепро. Вот на этих просторах Белополь и начал селиться да заводить свои порядки. У этого Белополя от разных жен его развелись разные племена под названием белорусы. Они и теперь там ходят, земельку пашут и жито сеют.
Первая попытка проанализировать белорусское предание в индоевропейской перспективе принадлежит известному российскому филологу, ориенталисту Вс.Ф. Миллеру. Он сравнил двух собак князя Бая, который был и первым умершим, с ведийским Ямой, первым умершим и властелином царства мертвых, вход в который стерегли две собаки. Миллер связал белорусское предание также с древними индоевропейскими представлениями о роли собак в культе мертвых, в частности, предков. Он также правильно указал на связь клички Гавры с литовским словом gaurai, которое означает «космы, шерсть животных». Таким образом, кличка Гавры означала «лохматый, косматый». Объяснения имени князя и клички второй собаки представляются менее убедительными: Бай из литовского baiùs «страшный», Ставры из искаженного литовского stáugti «выть». Как будет показано далее, непосредственная связь с данными литовскими словами не является обязательной.
Связь собак с темой смерти и потусторонним миром является общеиндоевропейской. Ближайшими аналогами белорусскому Баю и его собакам являются, кроме ведийского Ямы, также иранский Йима, у которого было четыре пса, и греческий Аид с трехголовым Кербером. Сказочными аналогами этих образов есть две огромные собаки на золотых цепях, что стерегут вход в рай, где властвует сам Бог (сказка «Знайда Дуброўскі» [Чарадзейныя казкі II:363]), или хорошо известный из восточнославянских сказок Кащей, спутниками которого были два гончих пса и два сокола. Кащей часто интерпретируется как воплощение смерти и мира мертвых. Также в белорусских преданиях два огромных пса на цепях охраняют заклятый клад и заколдованную девушку [Легенды і паданні 1983:170, 410]. Так что образ двух собак хорошо знаком разным жанрам белорусского фольклора.
Можно отметить, по крайней мере, две интересные параллели белорусскому обряду Ставровских дедов. Так, в Пенджабе (Северная Индия) около Лахару (Laháru) почиталась могила собаки, которая некогда принадлежала предводителю непобедимых Тхакуров (Thákurs). Пес прославился своей помощью воинам во время битвы. Он бросался на раненых врагов и хватал их за горло. Когда пес был убит, то был он торжественно похоронен под барабанный бой. Почитание собак или их могил известно и в других местах Северной Индии, а также отражено в фольклорных текстах. В Непале во время праздника Khichā Pūjā всех собак украшали гирляндами из цветов.
Погребения собак хорошо известны греко-римской античности. Так, мыс фракийского Херсонеса назывался Киносема (Κυνὸς σῆμα — букв. «могила собаки»). Согласно преданию, там была похоронена троянская царица Гекуба, превращенная в собаку. Коса с восточной стороны острова Саламин называется Киносура (Κυνοσούρα — «собачий хвост») не только потому, что формой она напоминает собачий хвост, но и потому, что там был похоронен верный пес героя Саламинской битвы Фемистокла.
На архаический характер белорусского обряда, возможно, указывает своего рода «билингва» в обращении к Ставры и Гавры: «Ставры, Гавры, гам, приходите к нам!» В паре «...гам, приходите...» первый элемент может рассматриваться как производное от и.-е. основы *gua/e-(m)- со значением «ходить», представленной во многих индоевропейских языках. В формуле обращения может также использоваться только архаическая или только более современная форма.
На то, что мы имеем тут дело с архаизмом, указывает и этимология кличек Баевых собак. Так, Ставры мы возводим к и.-е. *steur- < *steu-, *steuə — «массивный, сильный, мощный, толстый» < *stā- : *stə- ’стоять, ставить’. Ср. др.-инд. sthūrá- = авест. stūra- «большой, широкий, мощный, толстый, сильный». Близкий круг значений в германских языках. Сюда ж и.-е. *steu-ro- «бык (и другой крупный (рогатый) скот)»: авест. staora- "крупный (рогатый) скот«, гот. stiur «теленок, бык» и другие германские примеры. Таким образом, Ставры означает «мощный», «могучий».
В свою очередь, Гавры есть основания считать производным от и.-е. *geu-ro-s, *goh-ro-s < *gēu-, *gəu-, *gū- «гнуть, кривить», откуда балто-кельто-германские названия волнистых, кудрявых или всклокоченных волос: ср.-ирл. gūaire «волосы, шерсть», норв. kaure «кудрявый локон, завиток, кудри», kaur «завивка», лит. gaũras, gauraĩ «волосы на теле, косматые волосы». Таким образом, Гавры — это буквально «косматый», как и предполагал в свое время Вс.Ф. Миллер.
Внутренняя форма кличек Баевых собак наилучшим образом соответствует их фольклорному образу.
Внешняя примета лежит и в основе кличек двух собак индийского Ямы: Śabala означает «пятнистый, пегий», Śyāmá — «черный». В «Ригведе» они охраняют путь в царство мертвых и пропускают только те души, владельцы которых при жизни проводили жертвоприношения по всем правилам. В «Атхарваведе» — это посланники Ямы, которые посылались им для выбора тех, кому предстояло умереть. В «Махабхарате» собака ведет Юдхиштхиру и его братьев на далекий Север, где братья умирают, а сам Юдхиштхира попадает в сваргý бога Индры на золотой горе Меру.
Еще один весьма архаический мотив в белорусском этногоническом предании — это ритуал воцарения (вокняжения) на территории, которую за определенный промежуток времени обежит то или иное сакральное животное, в данном случае два пса. В легенде о вокняжении князя Витовта, записанного в Смоленской губернии, рассказывается, как после смерти короля-богатыря его слуги решили пустить на свободу королевского коня с тем, чтобы он нашел себе нового наездника, т.е. нового короля. Конь, походив по королевству, нашел старого деда, который вил веревки. Он и был провозглашен королем и получил имя Витовт по созвучию со словом «вить».
Описанный в легенде обряд восхождения на престол нового правителя очень близок хорошо известному у индийских ариев ритуалу ашвамедха (aśvamedhá), во время исполнения которого царь следует за выпущенным белым конем и этим самым свидетельствует свою власть над всеми землями, куда приходит конь. После того, как конь обойдет все царство, он приносится в жертву. Лошадь является также вестником божественной воли в иранском предании про приход к власти царя Дария, в древнегреческом мифе о Пелопсе, в легенде о вокняжении чешского князя Пржемысла и т.д.
Но что особенно интересно, это то, что большой ритуал ашвамедха начинался другим обрядом — жертвоприношением четырехглазой собаки (catur-akṣa śvan). Четырехглазость — характерный признак собак Ямы. Со времен Саяны принято понимать два дополнительных глаза как светлые пятна над двумя обычными глазами. В белорусском предании о вокняжении Белополя на будущей белорусской этнической территории собаки князя Бая не возвращаются из своего странствования на юг и запад — традиционные локусы смерти у индоевропейцев. Тут отсутствует мотив странствования коня. Это может объясняться тем, что у жителей лесной зоны лошадь не играла такой существенной роли, как у жителей лесостепи и степи. А в таком случае можно осторожно заключить, что идеологическая основа ритуала возникла во времена, когда доместикация лошади еще не произошла, а определение территории проживания-царствования совершалась посредством выпущенной на свободу собаки — самого близкого человеку домашнего животного. Жертвоприношение собаки в начале ритуала ашвамедха, таким образом, можно считать рудиментом более архаичной его формы.
Не менее архаичен, по-видимому, и мотив связи двух птиц с реками, который восстанавливается на основе древнегреческого словосочетания διιπετής «падающий с неба, летящий по небу», которое могло относится как к птицам, так и к дождю, падающему с неба, но также и к реальным рекам Спархею, Скамандру, Нилу. В свое время Г. Людерс сопоставил это словосочетание с текстом Ригведы (RV ІІ.28.4):
prá sīm ādityó asṛjad vidhartāṁ / ṛtaṁ sindhavo varuṇasya yanti / na śrāmyanti na vi mucanty ete / vayo na paptū raghuyā parijman — «Адитья выпустил их течь, (и) разделил (их): / Реки движутся по (вселенскому) закону Варуны. / Они не устают, не отдыхают. / Быстро, как птицы, летят они по кругу»
На основе этого схождения была сделана попытка восстановления праиндоевропейского представления о небесных реках. Как справедливо отметил А.И. Зайцев, исходным могло быть представление о том, что «реальные, земные реки в то же время, скажем, в своем верхнем течении, текут по небу», а более всего это может быть отнесено к крупнейшим европейским рекам Волге, Днепру, Дону.
Мотив воцарения на территории, ограниченной двумя реками, ориентированными по сторонам света, имеет соответствие в иранском «Бундахишне»: две реки, Ванхву Дайтья (Vaŋhvu Dāitya, «Добрая Дайцья», или ср.-перс. Veh Rōd) и Ранха (Raŋha), которые вытекают из северного океана Ваурукаша (Vourukaša) на восток и на запад, образуют соответственно восточную и западную границы континента Хваниратха (Xvaniratha), на котором размещалась священная прародина иранцев Айрьянам Ваэджа (Airyanam Vaejah, «арийский простор»), первым справедливым царем которой был Йима.
Эти и другие, здесь не отмеченные параллели, дают основания полагать семантическую близость имен легендарного прародителя белорусов, иранского Йимы и ведийского Ямы. Последние обычно интерпретируются как «близнец». К ним относится и имя скандинавского великана Имира. Образ двух собак Ставры и Гавры указывает на вероятный близнечный характер и образа Бая, что, с одной стороны, коррелирует с дуалистическим характером традиционной космогонии и с хорошо сохраненными в Беларуси рефлексами близнечного мифа, с другой стороны.
С учетом этого мы считаем, что весьма вероятное объяснение имени князя Бая может быть получено на основе индоевропейскго *bho- «оба»: белор. абоі, абая «оба», др.-прус. abbai, гот. bai, англ. both, нем. beide «оба; двое, вдвоем», причем форма абоі считается архаизмом.
Нарративная линия: «первочеловек» («первый умерший»), имя которого обозначает «двойственный», «двойной» или «близнец» — его сын, с именем, которое чаще всего означает «человек» — народ (народы), свойственна германскому этногоническому мифу. Согласно Тациту, три германских народа Ингевонов (Ingaevonen), Герминонов (Herminonen) и Истевонов (Istaevonen) происходят от Мануса (Mannus), сына рожденного землей Туисто (Tuisto). Имя Tuisto (вариант Bisto) означает «Двойственный», «Двойной» как, вероятно, и имя белорусского Бая. Идею о тождестве Туисто и Имира уже столетие тому назад высказал и отстаивал Ричард М. Мейер.
Возможно, в случае с белорусским Баем мы имеем дело с квази-именем, образованным номинализацией форманта, который мог добавляться к именам (имени) парных (близнечных) персонажей. По крайней мере, такую ситуацию мы встречаем в «Ригведе». Вот показательный пример из гимна богине Вач (Речи) (RV X.125.1):
ahám mitrāváruṇobhā bibharmy / ahám indrāgnā ahám aśvinobhā - «Я несу обоих; Митру и Варуну, / Я — Индру и Агни, я — обоих Ашвинов».
Ж. Дюмезиль обратил особое внимание на этот пример и прокомментировал его следующим образом:
«Она (Вач) несет три пары отдельных богов, выступающих под их собственными именами (в разных парах): Митра-Варуна, Индра-Агни, двое Ашвинов, — иными словами, это те же богазкёйские боги в "парной" форме, подчеркнутой для первого и третьего термина с помощью ubhá ’оба’ (естественное объединение) и распространенной на второй член введением (без ubhá) Агни, одного из главных эпизодических союзников Индры».
Стоит особо отметить, что ubhá присоединяется тут только к именам тех богов, чье близнечество или бесспорное (Ашвины), или весьма вероятное (Митра и Варуна). К разобранному Ж. Дюмезилем примеру можно добавить не менее показательный фрагмент из RV III.3.11cd:
ubhā pitarā mahayann ajāyatāgnir dyāvāpṛthivī bhūriretasā — "Возвеличивая обоих родителей, Небо и Землю, / Обильных семенем, родился Агни".
Тут ubhā соотносится как с выраженным одним словом pitarā ’родителей’, так и с выраженным как двандва dyāvāpṛthivī ’небо и землю’. Близнечество Неба и Земли бесспорное, ибо именно к их инцестуального прецедента апеллирует Ями, склоняя Яму к кровосмесительному браку.
Третий пример не столь очевиден, но он по-своему подкрепляет сказанное выше. В RV VI.33.3ab:
tvaṃ tāṃ indrobhayāṁamitrān dāsā vṛtrāṇy āryā ca śūra — «Ты, о Индра, недругов обоего рода: / Врагов из дасов и из ариев, о герой, / [Убивай]».
Поставленное в постпозиции ubhayāṁ к самому Индре, очевидно, не относится, но оно относится к общей особенности двух принципиально разных рас, объединяемых их враждебностью к Индре.
В случае с белорусским Баем общее имя или имена гипотетических братьев-близнецов, возможно, восстановить не удастся никогда. Все, что можно сейчас сделать, это обозначить несколько вероятных возможностей.
1. Это могло быть имя только одного из братьев. Так, Ж. Дюмезиль отмечал: «случается и так, что один из богов, появляющийся в одиночестве, выступает как представитель пары и присваивает себе качества или действия обоих, причем именно те, которые приписываются другому, когда надо выразить различие между ними». Часто имя одного представителя пары фигурирует в множественном числе, например, латинское Castores — Касторы, т.е. небесные близнецы Кастор и Полукс, Cereres — Цереры, т.е. Церера и Прозерпина — неблизнечная пара матери и дочери.
2. Это могло быть двандва из имен обоих членов пары, как в выше рассмотренном примере из «Ригведы».
3. Могло быть и какое-то одно имя, которое отражало общую для обоих черту или указывала на их происхождение: вед. Aśvinā, Nāsatya, divó nápātā «сыновья неба» — обозначение ведийских небесных близнецов, др.-гр. Διόσκοροι, Διόσκουροι — Диоскуры, «юноши (сыновья) Зевса», т.е. Кастор и Полидевк, Δίδυμοι «двойнята», Τυνδαρίδαι — Тиндариды, их имя по земному отцу Тиндарею, латыш. Dieva dēli, лит. Dievo sūneliai «сыновья бога».
Для протолатинской традиции Я. Пухвель восстанавливает аналог праиндоевропейской пары *Yemo(no)s «Близнец» и *Wiro(no)s «Человек», которая, возможно, отразилась в фразе 11-й сатиры Ювенала «geminos sub rupe Quirinos» — «под скалою близнецов Квиринов». И хоть это только в высокой степени вероятная реконструкция, она открывает, по крайней мере, формальную перспективу для восстановления аналогичной пары у протобалтов: Jumis «Близнец» и Viras «Человек (Муж)». Оба слова сохраняются в латышском и литовском языках: латыш. jumis «двойной плод», также центральный персонаж целого цикла латышских дайн (народных песен); лит. výras «человек, мужчина, муж», латыш. vīrs «муж, воин, работник», др.-прус. wijrs «человек», белор. смолен., могил. вір *«обряд посвящения юноши во взрослые мужчины». Не исключено, что отзвуком этой традиции было возведение после смерти легендарных братьев Видевута и Брутена (легендарных основателей древнепруской сакральной традиции) двух столбов, названных соответственно Wirschaitos и Szwaybrotto (Iszwambrato, Schneybrato, Schnejbrato, Snejbrato), что обычно объясняется как «Старший» или «Высший» и «Его брат». Но простота возведения имени Wirschaitos к лит. viršas «верх» и объяснения имени как «Старший» встречается с той трудностью, что Видевут был на 16 лет младше Брутена.
Иная возможность связана с принятием в качестве исходной формы *Viriskaitis. То, что она является производной от прилагательного со значением «человеческий, мужской» может не слишком смущать, так как и аналогичная протолатинская форма, рассмотренная Я. Пухвелем, также образована от прилагательного: Quirinus < *Co-vir-in-us, т.е. тот, кто имеет отношение к *Co-viria «человеческого общества» или «мужского сообщества».
Вероятность еще более возрастает при сравнении с соответствующими сочетаниями у Вергилия, у которого находим «Remus et frater», «Remo cum fratre Quirinus». Я. Пухвель возводит имя Remus к *Yemos с приставочным R-, введенным для подобия с названием Рима. Тогда соотношение вергилиева «Remus et frater» и прусского Wirschaitos & Szwaybrotto будут зеркально-аналогичными.
Восстановленная Я. Пухвелем пара параллельна предложенной Б. Линкольном паре *Manu «Человек» и *Yemo «Близнец». *Manu был первым жрецом, *Yemo — первым царем и первым смертным.
В свете сказанного не будет выглядеть слишком фантастической гипотеза о существовании в поэтическом языке протобалтов формул типа *abai *Viras & *Jumis или *Viras & *Jumis *abai, окаменелым следом которых и было имя легендарного князя. Во всяком случае, принимая во внимание архаический контекст всего предания о князе Бае и его собаках, предложенная реконструкция представляется, по крайней мере, вероятной. Тем более, что это далеко не единственный пример подобного рода схождений, в том числе и в плане белорусских рефлексов индоевропеских близнечных мифов и их ведийских соответствий.
Комментариев нет:
Отправить комментарий