Окружающий нас мир полон цветов и, казалось бы, – нет ничего, не имеющего цвета. Однако, подобное представление может сложиться лишь в том случае, если мы посчитаем наше личное впечатление – истиной.
Чтобы избавиться от этой глупой иллюзии, посмотрим на то, чем был цвет изначально, в мире Традиции, и каково его значение в современности.
Мир цвета.
Главная черта мира Традиции – целостность. Никакая, самая малая деталь мира не может существовать и считаться реальной сама по себе, вне религиозного или мифического контекста.
Если попытаться дать некоторое общее определение цвета в мире Традиции, вероятно, оно будет примерно таким: Цвет – это преображающий аспект видимой реальности. Так как проявленная реальность косвенно или непосредственно происходит от Бога или божественной реальности, цветовая гамма мира имеет преображающее, инициатическое и символическое значение, дающее возможность миновать границу между мирским и священным.
У каждого из цветов свой смысл и свое значение, но направленность их едина – к божественному истоку всех вещей и всех цветов.
Цвета включены в сакральный миропорядок и выполняют в нем свое предназначение.
Прежде чем обратиться к примерам, стоит заметить, что в различных традициях смысловое наполнение одного и того же цвета, а, значит, и сокрытые в нем возможности – могут различаться. Тем не менее, само значение цвета как преображающего символа – едино для всех традиций.
В христианской традиции голубой и синий цвета – это цвета небесной истины, вечности и веры. В исламе – это цвет созерцания и благодати Всевышнего, а в иудаизме о нем сказано так : «Это цвет моря, похожий на цвет неба, подобный цвету Престола Славы Всевышнего».
Все эти слова и характеристики носили для людей Традиции отнюдь не сугубо описательный или концептуальный характер – они указывали на возможности, сокрытые в цвете - открытые для реализации и воплощения.
Созерцая небо, человек Традиции приближался к божественной, вечной Истине, обретал веру в нее (не абстрактную, а основанную на собственном, живом опыте сакрального), верность предписаниям свыше, и тем самым становился причастным благодати Всевышнего.
Подобное восприятие синего цвета, разумеется, не было только лишь функциональным, не осуществлялось из какой-либо корысти, а было непреходящим свойством самого человеческого естества.
В золотом цвете иудею открывался образ духовных совершенств; христианину – грядущая слава, возрождение души и преображение личности; буддисту – солнечный свет, жизнь, бессмертие, богатство и нирвана.
Но значение цвета в священном миропорядке не было ограничено исключительно личным опытом сакрального. Цвет, вместе со своим священным смыслом, является неотъемлемой частью одежды, особенно во время ритуалов и священнодействий.
В Православии священник облачался в зеленые одежды в день Троицы, Вербное Воскресение, Понедельник Святого Духа – символизируя этим цветом единение человека с Господом.
В индуизме статуи наиболее могущественных, милостивых и смелых божеств облачают в красные одежды и осыпают красным порошком во время молитв, т.к. красный цвет олицетворяет силу (цвет богини Шакти).
Значения цветов проявляются также в архитектуре, геральдике, иконописи и многом другом. Единственно верным будет сказать – во всем, ведь в мире Традиции нет ничего, чтобы не было сакральным или не было бы создано Творцом по божественному Промыслу.
Цвет – это иерофания (проявление священного).
Следует заметить, что для человека Традиции нет задачи запомнить или заучить значения цветов – он внемлет цвету как преображающему откровению, меняя свое внутреннее качество на пути к божественным горизонтам.
Цвета зла.
В религиях манифестационизма (политеистических) не существовало зла как моральной категории – соответственно отсутствовали цвета, которыми его бы можно было описать. В монотеистической картине мира – зло есть, и есть соотносящиеся с ним цвета.
Например, черный цвет.
Однако, присущее этому цвету негативное значение не исключает его из священного миропорядка.
В иудейской традиции черный цвет напоминает о разрушении Первого и Второго храмов – иудеи надевают черное и делают черным занавес на шкафу, в котором хранятся свитки Торы , вспоминая бедствия, постигшие еврейский народ.
В католичестве черный – цвет печали, духовной тьмы, скорби, неизвестности и смерти. Тем не менее, монахи нередко облачаются в черное – в знак своей символической смерти для мира сего. Черный – цвет панихид по усопшему и др.
Иными словами, в монотеистических религиях даже те цвета, что имели отрицательное значение, были вписаны в созданный Промыслом миропорядок и не отчуждались от него.
Но в XII веке, в рамках католического мира, начинают появляться совершенно иные по природе цвета зла – бледные и темные оттенки священных цветов.
Красный – цвет милосердия, достоинства, мученичества Христа и победы над злом, но темно-красный, в раннем христианстве связанный с унижениями Христа, его мученичества и царственности, впоследствии связывается со страстями и плотскими влечениями. Следует обратить внимание, что смысл цветового оттенка не только становится негативным, но и упрощается в смысловой глубине.
Желтый цвет в раннем христианстве был символом небесной славы и всеведения Творца, но позже из него выделился (ранее бывший тождественным) бледно-желтый, связанный с предательством, боязнью и ересью.
У зеленого цвета – цвета Святого Духа, жизни, надежды и добрых дел, также появляется зловещий двойник – бледно-зеленый, идентифицируемый с дьяволом и смертью.
Чем дальше – тем больше возникает зловещих оттенков, ассоциируемых с кознями Люцифера.
В христианской картине мира – зло не имеет самостоятельного бытия и являет собой только лишь умаление добра, божественной полноты и порядка свыше. Из чего можно сделать вывод, что феномен бледных и темных цветов отражает поступательное, катастрофическое умаление Бога из мира. Там, где цвет теряет свою связь с небесным истоком, его смысл выхолащивается, становится случайным, бесформенным, преходящим, что с точки зрения католической традиции, конечно же, расценивается как деятельность дьявола.
Болезнь бытия, лишающая цвет значения, зародилась именно в католическом мире, а в рамках других монотеистических традиций, в том числе, Православия, ее никогда не было.
Проблема дьявольских цветов разрешилась в Реформации и Просвещении – когда цвет, как символ, вместе с большинством теофаний (проявлений Бога), был вынесен за границы мировосприятия. С сего момента цвет не имеет изменяющей бытие глубины, и служит лишь для удовлетворения эстетических нужд индивида.
Цвета больше нет.
Мор бесцветия.
Сопровождаемый пафосом просвещения и гуманизма, мор бесцветия начал расползаться по миру. За несколько веков он охватил всё, в различной мере поразив континенты, цивилизации, народы и людей. Так или иначе - мор затронул весь мир.
Инфицированные этой болезнью люди видят в цветах только объекты потребления. То, что можно использовать по индивидуальной прихоти – руководствуясь модой, практическим интересом или личным желанием.
Слепота подобного рода происходит от критически усеченного восприятия мира, его значений и смыслов.
Современный человек не созерцает божественной лазури – небо для него лишь поле для транспортировки любопытных туристов, а синее море существует для их досуга. Небесный янтарь из символа высшей славы стал знаком сомнительного престижа буржуазии, а жертвенный, самоотверженный пурпур – объектом суеверного страха.
В конце концов, утомленный своим плоским восприятием цветовой гаммы мира, человек XXI века решил своеобразно “оживить” ее тотальным смешением всех цветов и оттенков в галлюцинативном калейдоскопе.
Современный мир, созданный от скуки человекоподобным креатором – это мир произвольно играющих, ничего не значащих и не означающих красок, инфернальных неоновых таблоидов, пестрых наркотических галлюцинаций и цветастых виртуальных фрагментов.
Хотя не стоит обманываться предлагаемым множеством впечатлений – этот мир в полной мере не имеет цветов.
***
Но не все так просто, как может показаться. У цветов, а, точнее, у стоящих за ними значений и смыслов, есть судьба и воля, которая может проявляться даже в отрицающем их мире.
Судьбе цвета будут посвящены последующие тексты.
Красная смерть.
Теперь уже никто не сомневался, что это Красная смерть.
Она прокралась, как тать в ночи. Один за другим
падали бражники в забрызганных кровью пиршественных
залах и умирали в тех самых позах, в каких настигла их смерть.
(“Маска красной смерти”, Эдгар Аллан По)
Она прокралась, как тать в ночи. Один за другим
падали бражники в забрызганных кровью пиршественных
залах и умирали в тех самых позах, в каких настигла их смерть.
(“Маска красной смерти”, Эдгар Аллан По)
Современному человеку свойственно жить привычками – он идет на работу, платит налоги, работает, развлекается, ни в коей мере ни пытаясь осознать причин и смыслов во всем этом. Просто вроде бы так нужно и так живет большинство.
Цвета, которые он видит на жизненном пути, ему приятны или не приятны, иногда удивляют – как оригинальный рекламный щит, а иногда наводят тоску – как однообразные стены домов.
Но нечто малое, почти неуловимое, иногда проскальзывает на периферии цветовой гаммы окружающего мира…
Тревожное, пунцовое пятно светофора, размазанные по асфальту останки голубя, растянувшийся вдоль горизонта кровоподтек заката… Все это вызывает неясное беспокойство, желание отвернуться, удалиться и не замечать того, что нарушает алгоритм привычной жизни.
Но как бы старательно обыватель не прятался в системе личного комфорта и удобства, красная весть вынудит его себя узнать.
Красный мир.
В религиях манифестационизма (таких как индуизм, даосизм и др.) красный цвет, как правило, означал активное начало, силу и созидательную энергию. Это цвет жизни.
Сходное значение обнаруживается в исламской традиции. В ней красный – это цвет жизненной энергии, храбрости и целеустремленности.
В иудаизме – это, прежде всего, цвет крови, жертвоприношения, коим искупаются грехи , и очищается душа (“Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное – как снег убелю; если будут красны, как пурпур – как волную убелю”).
В христианской картине мира на красном цвете стоит серьезный, метафизический акцент – его символизм раскрывает всю драму священной истории и свидетельствует неизбывную Благую Весть.
Красный – цвет крови Христа, крестного подвига во имя рода человеческого, совершенного Богом по своей безграничной, предвечной Любви. Багряный – символ царского достоинства, обретаемого в мучениях и страданиях, ведь именно в багряницу облачали римские солдаты Христа, насмехаясь и унижая Его («Тогда воины правителя, взяв Иисуса в преторию, собрали на Него весь полк и, раздев Его, надели на Него багряницу…»).
В глубине красного цвета, в факте безусловной жертвенности, сопряженном с мучениями и страданиями, обретается подлинное рвение в вере, сила и достоинство.
Жизнь не исчерпывается красным цветом, но без него она и не начинается.
Алая история.
В начале алой истории – бескорыстное жертвование своей жизни было естественным и не нуждающимся в каких-либо побуждающих факторах и рациональных обоснованиях. Струящийся по кровеносным сосудам цвет не воспринимался как ценность сам по себе, ценность он обретал только как безусловная жертва во имя большего, чем дано в индивидуальной жизни.
Так называемые “примитивные” народы поддерживали целостность Космоса при помощи различных ритуалов, связанных с добровольной жертвой – вещи, животного, части себя, а в некоторых культах, в крайних случаях, и всей человеческой жизни кого-либо.
Могущественные империи, сложные государственные образования, самобытные цивилизации и целые миры – в фундаменте всякого созидания всегда лежала алая субстанция (жизненная энергия), приносимая в жертву.
Воины проливали ее на поле брани, государственные деятели и труженики лишались ее в самоотверженном труде, а представители трансцендентных измерений отдавали ее всю во имя высших смыслов. Это же было и одним из аспектов иерархии. Внизу были те, кто жертвовал и был способен жертвовать свою жизнь лишь частично, какую-то часть приберегая лично для себя или для родных, не забывая о материальном достатке и нуждах плоти. На вершине были те, кто отдавал всю свою жизнь во имя фундаментальной идеи, высшего смысла и безграничной цели. Наличие этого центрального, высшего уровня, было тем полюсом, вокруг которого выстраивалась живая вселенная той или иной традиционной цивилизации, в которой каждый обретал и постигал собственную ценность, вне зависимости от того, какую долю своей жизни он приносил в жертву. Даже тогда, когда в частных случаях верный порядок мира нарушался, живое присутствие полюса делало это отклонение временным и относительным.
На следующем витке алой истории полюс ослаб или скрылся, точнее, ослабло и сузилось человеческое восприятие. У некоторых из предоставленных самим себе людей, начало зарождаться едкое сомнение, трусливое малодушие и пока еще очень малые, сугубо личные желания. Развиваясь, эта тенденция породила Новое Время и Просвещение – иной миропорядок, при котором каждая истраченная мера пурпура должна была возмещаться, в том или ином эквиваленте, со стороны государства. А смысл государства свелся исключительно к этому. Жертва более не бескорыстна и не безусловна, и должна иметь практическую выгоду.
Бывшая ранее священной, алая субстанция становится объектом рыночных отношений – ее продают и покупают (как наемный труд), ради идей ее жертвуют лишь иногда, и только если эти идеи подразумевают впоследствии значительную компенсацию израсходованной червонной валюты – для себя или для потомков.
Закономерным итогом алой истории является полное нежелание последних людей вообще отдавать хоть частицу своей жизни ради чего-то, не причастного к индивидуальному комфорту и частной выгоде.
Разумеется, речь идет о магистральной, основополагающей тенденции, которая многократно нарушалась на примерах целых государств, народов, групп людей и судеб, тем не менее, оставаясь неизменной.
Багряная политика.
Лишенный цвета мир породил из себя три основных политических направления – либеральное, коммунистическое и группу идеологий, обозначаемых как “Третий путь”. При этом стоит отметить, что только либеральная идеология в полной мере соответствовала охваченному бесцветной чумой миру, была его прямым и чистым продуктом. В два других направления затесались некоторые остатки изначальных цветов. Они отнюдь не составляли полноценную цветовую гамму, как в целостной традиционной цивилизации, но присутствовали в причудливой, подчас внутренне противоречивой и парадоксальной, палитре бытия.
Тем не менее, само присутствие некоторого цветового следа открывало рискованную перспективу его реализации.
Быть может последним, страшным и потрясающим явлением красного цвета был Советский Союз. Он возник в издыхающем мире высыхающих красок – в мире, где будущее не обещало ничего, кроме погружения в бесцветное ничто, и противостоять этому было возможно, лишь придав красному знамени глубинное цветовое измерение.
Множественные мазки мучений и страданий, самоотверженной жертвенности народа, исступленной ярости и неистовой веры создали багряный континент советской вселенной. В его границах красный цвет был неуязвим для зловещих щупалец капитализма, потому что в его глубине была искренняя жертва, а не привлекательность и ликвидность, как в бесцветном мире буржуазии.
Однако и это величественное полотно обветшало… Советские вожди и алые кшатрии позабыли великие мечты и, подпав под гипноз иллюзорно пестрых, но, по сути, бесцветных, благ, превратились в унылых чиновников или одержимых олигархов, не способных думать ни о чем, кроме материального пресыщения. Вслед за ними жертвенный пурпур выветрился и у всех остальных людей, отныне искренне полагающих, что их индивидуальные потребности и влечения - есть начало и конец всего сущего.
Красная смерть.
Современный мир похож на бесцветный фон перед которым ничего нет. Люди более не наполняют его цветом.
Отяжелевшие от бесцветного фаст-фуда души не рисуют небесных лестниц из лазури, не беседуют на изумрудном языке с природой и не воплощают свой жизненный пурпур в бескорыстных деяниях. Они лишь колеблются в скоплениях случайных желаний, неосмысленных прихотей и преходящих одержимостей, полагая, что этого достаточно для “жизни”. Иными словами, у них нет качества, отличавшего бы их от бесцветного фона.
Но полотно современного мира всё же не бесцветно, покуда есть те, кто, выворачивая вены, рисует или чертит алые узоры, без специальных условностей и выгод. Не всякий рисунок красив и не всякий чертеж точен, но даже если человеческая судьба будет походить на прямой росчерк или не слишком выразительную пунцовую кляксу – в ней будет то достоинство, о котором не силах помыслить никто из самодовольных бурдюков, преступно удерживающих в себе животворящий пурпур.
Красный цвет способен нарушить зловещее равновесие бесцветной системы. Даже когда он сокрыт в суеверно страшащемся жертв и страданий человеке, в нем есть опасный для мира сего потенциал. По этой причине в современном мире, особенно в его виртуальном сегменте, так распространена тема особо кровавого насилия. Тарантиновские фильмы фонтанируют кровью, компьютерные игры дают обширные арсеналы для беспощадных расправ над врагами, а в интернете - кровь и выпущенные внутренности уравниваются с конвульсивными телепузиками и беззаботными котиками. Этот фееричный, виртуальный поток размывает глубину красного цвета, обращает его в один из аспектов потребляемого зрелища, в котором нет жертвенного измерения и страдательного очищения.
Современные люди подобны людям из истории “Маска красной смерти” Эдгара Аллана По – они замыкаются в чертоге выгодной (или желаемо выгодной) работы и развлечений, как люди из рассказа прячутся в крепости монастыря среди пиров и утех. И пытаются ускользнуть они от одного и того же - от красной смерти. Но у тех и у других одинаковый конец – от красной смерти им не спрятаться нигде, потому что она в них самих, в той тайной силе, что течет по их кровеносным сосудам, дарующей достоинство тем, кто ею жертвует, и обрекающей на бесславную погибель тех, кто на это не решается.
Каждый встретится со смертью, но тот, кто будет идти ей на встречу сам, смывая в красном дожде самопожертвования свою прихотливую и жадную индивидуальность, встретится с ней еще при жизни.
И больше уже никогда.
Соцветие войны.
Вне зависимости от того происходят ли в текущее время военные действия и вовлечены ли в них явным образом люди – наш мир был и остается полем непрекращающейся войны. Для того чтобы это понять, необходимо выделить две стороны единой войны – взаимозависимые, но различные по проявлению.
Одна сторона – внешняя (во многих традициях именуемая “малой войной”), являет себя в материальном, видимом аспекте – в исторических конфликтах, кровавых сражениях, рискованных поединках и многих других событиях, причастных к земному противостоянию. Однако основополагающим является внутреннее измерение войны, имеющее нематериальный характер (“великая война”) – сущность которого состоит в противостояние высшей природы человека всему низшему, чем он обременен. Внешняя война – манифестация внутренней. Если первая имеет пространственные и временные границы, то вторая не ограничена рамками исторических событий.
Каждый вовлечен во внутреннюю войну, разворачивающуюся в самом человеке, вне зависимости от того сознает он это или нет. Эта война возникает как невыносимое противоречие между благородными, нетленными и подлинными чертами личности (отраженными в этическом идеале и божественном законе), и душевными слабостями – страстями, пристрастиями, навязчивыми желаниями, сомнениями и бессмысленными влечениями.
Окончание внутренней войны возможно лишь в двух случаях – триумфа или сокрушительного поражения. Триумф означает преодоление низменного балласта своего естества, его полное и окончательное подчинение духовному закону. Эта перспектива дает бытию личности единственно приемлемый триумфальный мир.
Любой иной мир, кроме увенчанного триумфом, лишь временное перемирие – постыдный компромисс с внутренним врагом.
Однако, некоторое подобие “мира” может быть обретено и в том случае, если личность полностью капитулирует перед ордами внутренних противников, в результате чего ее достоинство и духовный потенциал станут пищей для стервятников страстей.
В сердцевине самого миропорядка лежит вечный конфликт между внутренним стремлением человека к небесным чертогам, и теми чертами его естества, что препятствуют обретению высшего качества. Сама по себе, эта внутренняя сторона войны не есть причина внешней. Но во внешней, видимой войне обостряется это внутреннее противоречие, ведущее либо к победе личности, либо к ее поражению. Видимая война – актуальное испытание внутренних сил, и зачастую возможно, что физическая смерть на поле боя являет собой внутренний триумф, а физическое выживание, и даже победа в самой видимой войне оборачивается поражением личности, принимавшей в ней участие.
Белая война.
Сразу же стоит пояснить, что ни одна вещь в сакральном миропорядке (соответствующем миру Традиции) не имеет смысла сама по себе. Ее смысловые границы проницаемы и взаимосвязаны с остальными вещами, хотя границы каждой вещи очерчены определенно – дело в том, что вещь проницаема для незримого принципа, лежащего у истока всех вещей, и через его посредство имеет связь со всем остальным.
Таким образом, рассмотренные ранее цвета, являющиеся аспектами священного и трансцендентного принципа, могут быть сопричастны всем явлениям – как видимой, так и невидимой природы.
Теперь хотелось бы перейти к рассмотрению явления войны (рассматривая его в обоих аспектах – “малом” и “великом”), соотнеся его со священным спектром различных традиций.
Белый цвет – символ святости, непорочности, чистоты, осознанности и мудрости.
В белом цвете война обретает свой изначальный смысл и оправданность.
Белая война ведется теми, кто торжествует над своими чувствами, совершает поступки, не заботясь о личной выгоде (любого характера), кто не ищет наслаждения, не пренебрегает своими обязанностями и не забывает данное слово. Теми, кто всю свою деятельность и самого себя посвящает служению высшей миссии, во всем поступая и мысля так, как должно поступать и мыслить, а не так как хочется.
На внешнем уровне такая война ведется с ясно осознаваемыми целями – восстановление попранной справедливости и порядка свыше, без ненависти, презрения и жалости к противнику.
В мире Традиции, белая война – открытая и достигаемая возможность, и, тем не менее, белым цветом война не исчерпывается.
Война соцветий.
В мире Традиции война подобна соцветию. Цвета реализуются в ней в разных пропорциях, с разным смыслом и в различных соотношениях. Кроме того, само соцветие войны в одной традиции, отлично от соцветия в другой.
Для воинов-христиан основной цвет войны – синий. Синее небо предстоит воину-христианину – как божественный горизонт, который он стремится пересечь. В этом состоит его жизненный ориентир (внутренняя сторона войны), и в том же состоит смысл крестовых походов (внешняя сторона) – в битве за Гроб Господень достигнуть лазури Царства Небесного.
В золотом цвете крестового похода – христианин может обрести внеземную, преображающую славу и/или героически погибнуть в мучениях, жертвенно пролив свою красную кровь подобно Христу.
При этом, у противостоящих в историческом контексте крестовых походов, христианскому воинству мусульман, соцветие войны иное. Основной цвет в нем – зеленый. Идя в бой, они стремятся к небесному оазису – зеленым, райским садам для правоверных, проявляя при этом озаряемую красным цветом храбрость.
Рассмотренные примеры соцветий двух традиций отнюдь не являются исчерпывающими. Они значительно шире, и далеко не всё в них может быть описано словесными формулировками. Ключевое выражено в живом, сакральном опыте цвета – невозможном без причастности той или иной традиции и ее принципу.
Однако, следует вернуться к вопросу белой войны. Значение белого цвета едино для всех традиций – в нем смыкаются все соцветия. Потому, между теми противниками, что обрели свою точку опоры в божественном законе и высшем измерении войны – существует безусловное понимание, что, впрочем, не означает, что в бою они будут испытывать друг к другу жалость.
Возвращайся к истории крестовых походов, можно обратить внимание на две знаменательных фигуры – короля Ричарда Львиное Сердце и султана Саладина (Салах ад-Дина). Они посвятили свою жизнь борьбе за Иерусалим, который каждый из них воспринимал по своему, в соответствие с христианской или исламской священной историей. Между ними не могло быть компромисса и, не стоит сомневаться, в том что они не пощадили бы друг друга на поле брани.
Но при этом между двумя правителями существовало понимание и взаимоуважение, основанное не на личных отношениях (скорее всего, они так ни разу и ни встретились), а на единстве этического идеала и жизненного вектора, устремленного к Богу.
Когда Ричард I был болен, Саладин прислал ему фрукты, искренне надеясь на его скорое выздоровление. Ричард также отвечал подарками. Оба полководца бесстрашно шли в бой на передовых, и отзывались друг о друге исключительно положительно и даже восторженно. Между ними не могло быть ни ненависти, ни презрения, так как все эти низшие чувства и страсти пали во внутренней, великой войне.
Красная война.
Совершенно иной характер обретает война с наступлением Нового времени и эпохи Просвещения. Первое что стоит отметить – внутренняя и внешняя война разделяются, и отныне не воспринимаются людьми как нечто единое (хотя их сопряжение остается, т.к. внутренняя война вообще не может быть отменена никакой формальной декларацией или конституцией). Второе – внутренняя война, как противостояние своему естеству и преображение его в новое качество, исчезает из фокуса общества и человека, отныне живущего исключительно светскими предписаниями - в ключевых моментах компромиссными к низшей природе человека.
Мир теряет изначальную целостность, что касается и соцветия войны – которое оборачивается суммой неупорядоченных или слабо упорядоченных цветов, не объединенных высшим принципом в единое целое.
Основным цветом новой войны становится красный, так как сущность войны сводится к стихийности, жестокости, страстности – с одной стороны, условно “темной”, и личной храбрости и самопожертвованию с другой. Сама же красная война ставится в услужение практическим, государственным интересам. В ней нет высшего смысла и вселенского значения, только соображения экономической, политической и другой выгоды, так же как и человек, отныне представляется разумной связкой страстей и гражданских добродетелей, которые ставятся государству на службу ради получения взаимной выгоды.
Ярким примером таких войн, на внешнем уровне, служат колониальные и гражданские войны.
Цвет такой войны оторван от целого - от интегрирующего принципа. Его смысл носит скорее остаточный характер. И, тем не менее, в отдельных человеческих судьбах или обществах, остался возможен некоторый спонтанный прорыв к целостности традиционной войны.
Для примера можно рассмотреть судьбу барона Романа Унгерна, который в контексте гражданской войны в России, оставаясь на ее периферии, видел в своей войне провиденциальное значение, грезил великими мечтами “Империи Чингисхана”, и отождествлялся монголами с “богом войны”.
Серая война.
Субъект красной войны активен, он, так или иначе, является ее осознанным участником (даже если не испытывает желания вести войну, с ним присутствует сознание ее целей), но параллельно с ним возникает иной субъект, цвет которого серый. Он, и сопряженная с ним серая война, становятся определяющими в Европе XX века (некоторое время альтернативу серой войне составляет Третий Рейх и его союзники, чей цвет войны красный).
Серый субъект пассивен по отношению к внутренней и внешней войне. Для него в ней нет смысла, и даже цели (будь то выгода, или выживание) сомнительны. Его участие в войне носит инерциальный характер. Он либо проходит войну, без осознания ее целей и смысла (как персонажи романов Ремарка), либо старается всячески из нее убраться, руководствуясь лишь желанием личного выживания (как персонаж романов Луи Фердинанда Селина).
Наиболее обобщенная характеристика серого цвета в Традиции – это цвет смирения, праха земного и осознания своего скромного места перед ликом Бога. Так как в парадигме XX века Бог не является частью мироздания (в восприятие серых людей), у них не остается ничего кроме осознания собственного бытия как бессмысленного праха, тлена, и пепла, обреченного быть таковым навеки.
И все же, даже серый человек, бегущий от внешних опасностей, и вяло примиряющийся со своей низменной природой, не лишен грез о чем-то большем.
В конце романа “Путешествие на край ночи” (Л.Ф. Селин), главный герой отчаянно изрекает:
“А ведь я не дошел в жизни до той же точки, что Робинзон. В конечном счете, потерпел неудачу. Не нажил ни одной серьезной идеи вроде той, из-за которой отчалил он. Большой идеи, еще большей, чем моя большая голова, большей, чем весь страх, который там сидит, прекрасной идеи, блестящей и очень удобной для того, чтобы умирать... Сколько же мне потребовалось бы жизней, чтобы обзавестись идеей, которая была бы сильней всего на свете? Невозможно сказать. У меня ничего не получилось. Мои идеи хоть и шляются у меня в голове, но на больших интервалах, они, как смиренные мерцающие свечки, всю жизнь дрожат среди страшной мерзкой вселенной... ”
Черная война.
На рубеже XX и XXI веков происходит еще одно принципиальное изменение сущности войны. Внешняя война объявляется однозначным злом, которое не может быть ничем оправдано. Хотя определенные государства по-прежнему ведут войны, выдумывая нелепые санкции для вторжения и бомбежек (например, ссылаются на дефицит демократии в том или ином суверенном регионе), скрывая за этим обыкновенные меркантильные интересы, сама война отныне считается тем, чего более не должно быть.
Но сколько бы внешнего пацифизма не присутствовало в современном мире, его не хватит, чтобы отменить внутреннюю войну, не снимаемый, вечный конфликт присущего человеку достоинства и его животной естественности.
В современном мире война окрашивается в черный цвет (повторно упомянем, что этот цвет лишь остаточным образом связан с тем же черным цветом в Традиции).
В ней нет больше целей, идей, ориентиров, последовательности действий и мыслей – это непроницаемая чернота выхолощенных символов и смыслов, в которой нет ничего осмысленного и осознанного, и всё смешано со всем. Хотя и в этом сумеречном болоте происходит что-то – какие-то непоследовательные вспышки, проявления, движения, не ведущие и не стремящиеся никуда вести и ничему соответствовать.
Человек черного цвета не может нарушить слова, потому что не может его дать; не может достигнуть цели, так как к ней не стремится; не может осознать смысла войны, ведь он о ней и не догадывается. Он лишь сумма случайностей.
Во внешнем аспекте, черная война проявляется в спонтанных вспышках террора и иррациональной агрессии, которые толи были, толи их не было – в производной от современности черноте, это нисколько не важно.
***
Само явление войны, во внутреннем аспекте, связано с наличием в человеческой природе высшего достоинства, которое даже будучи сокрытым в темную эпоху, не может быть пожрано окончательно животной естественностью.
А значит из самой глубины иллюзорной тьмы современности, личность может пройти весь спектр цветов в ином порядке, на каждом рубеже вбирая и осознавая новое цветовое измерение войны. До тех пор пока цвета не соберутся в целостное соцветие, объединенное трансцендентной белизной триумфального мира.
Одна сторона – внешняя (во многих традициях именуемая “малой войной”), являет себя в материальном, видимом аспекте – в исторических конфликтах, кровавых сражениях, рискованных поединках и многих других событиях, причастных к земному противостоянию. Однако основополагающим является внутреннее измерение войны, имеющее нематериальный характер (“великая война”) – сущность которого состоит в противостояние высшей природы человека всему низшему, чем он обременен. Внешняя война – манифестация внутренней. Если первая имеет пространственные и временные границы, то вторая не ограничена рамками исторических событий.
Каждый вовлечен во внутреннюю войну, разворачивающуюся в самом человеке, вне зависимости от того сознает он это или нет. Эта война возникает как невыносимое противоречие между благородными, нетленными и подлинными чертами личности (отраженными в этическом идеале и божественном законе), и душевными слабостями – страстями, пристрастиями, навязчивыми желаниями, сомнениями и бессмысленными влечениями.
Окончание внутренней войны возможно лишь в двух случаях – триумфа или сокрушительного поражения. Триумф означает преодоление низменного балласта своего естества, его полное и окончательное подчинение духовному закону. Эта перспектива дает бытию личности единственно приемлемый триумфальный мир.
Любой иной мир, кроме увенчанного триумфом, лишь временное перемирие – постыдный компромисс с внутренним врагом.
Однако, некоторое подобие “мира” может быть обретено и в том случае, если личность полностью капитулирует перед ордами внутренних противников, в результате чего ее достоинство и духовный потенциал станут пищей для стервятников страстей.
В сердцевине самого миропорядка лежит вечный конфликт между внутренним стремлением человека к небесным чертогам, и теми чертами его естества, что препятствуют обретению высшего качества. Сама по себе, эта внутренняя сторона войны не есть причина внешней. Но во внешней, видимой войне обостряется это внутреннее противоречие, ведущее либо к победе личности, либо к ее поражению. Видимая война – актуальное испытание внутренних сил, и зачастую возможно, что физическая смерть на поле боя являет собой внутренний триумф, а физическое выживание, и даже победа в самой видимой войне оборачивается поражением личности, принимавшей в ней участие.
Белая война.
Сразу же стоит пояснить, что ни одна вещь в сакральном миропорядке (соответствующем миру Традиции) не имеет смысла сама по себе. Ее смысловые границы проницаемы и взаимосвязаны с остальными вещами, хотя границы каждой вещи очерчены определенно – дело в том, что вещь проницаема для незримого принципа, лежащего у истока всех вещей, и через его посредство имеет связь со всем остальным.
Таким образом, рассмотренные ранее цвета, являющиеся аспектами священного и трансцендентного принципа, могут быть сопричастны всем явлениям – как видимой, так и невидимой природы.
Теперь хотелось бы перейти к рассмотрению явления войны (рассматривая его в обоих аспектах – “малом” и “великом”), соотнеся его со священным спектром различных традиций.
Белый цвет – символ святости, непорочности, чистоты, осознанности и мудрости.
В белом цвете война обретает свой изначальный смысл и оправданность.
Белая война ведется теми, кто торжествует над своими чувствами, совершает поступки, не заботясь о личной выгоде (любого характера), кто не ищет наслаждения, не пренебрегает своими обязанностями и не забывает данное слово. Теми, кто всю свою деятельность и самого себя посвящает служению высшей миссии, во всем поступая и мысля так, как должно поступать и мыслить, а не так как хочется.
На внешнем уровне такая война ведется с ясно осознаваемыми целями – восстановление попранной справедливости и порядка свыше, без ненависти, презрения и жалости к противнику.
В мире Традиции, белая война – открытая и достигаемая возможность, и, тем не менее, белым цветом война не исчерпывается.
Война соцветий.
В мире Традиции война подобна соцветию. Цвета реализуются в ней в разных пропорциях, с разным смыслом и в различных соотношениях. Кроме того, само соцветие войны в одной традиции, отлично от соцветия в другой.
Для воинов-христиан основной цвет войны – синий. Синее небо предстоит воину-христианину – как божественный горизонт, который он стремится пересечь. В этом состоит его жизненный ориентир (внутренняя сторона войны), и в том же состоит смысл крестовых походов (внешняя сторона) – в битве за Гроб Господень достигнуть лазури Царства Небесного.
В золотом цвете крестового похода – христианин может обрести внеземную, преображающую славу и/или героически погибнуть в мучениях, жертвенно пролив свою красную кровь подобно Христу.
При этом, у противостоящих в историческом контексте крестовых походов, христианскому воинству мусульман, соцветие войны иное. Основной цвет в нем – зеленый. Идя в бой, они стремятся к небесному оазису – зеленым, райским садам для правоверных, проявляя при этом озаряемую красным цветом храбрость.
Рассмотренные примеры соцветий двух традиций отнюдь не являются исчерпывающими. Они значительно шире, и далеко не всё в них может быть описано словесными формулировками. Ключевое выражено в живом, сакральном опыте цвета – невозможном без причастности той или иной традиции и ее принципу.
Однако, следует вернуться к вопросу белой войны. Значение белого цвета едино для всех традиций – в нем смыкаются все соцветия. Потому, между теми противниками, что обрели свою точку опоры в божественном законе и высшем измерении войны – существует безусловное понимание, что, впрочем, не означает, что в бою они будут испытывать друг к другу жалость.
Возвращайся к истории крестовых походов, можно обратить внимание на две знаменательных фигуры – короля Ричарда Львиное Сердце и султана Саладина (Салах ад-Дина). Они посвятили свою жизнь борьбе за Иерусалим, который каждый из них воспринимал по своему, в соответствие с христианской или исламской священной историей. Между ними не могло быть компромисса и, не стоит сомневаться, в том что они не пощадили бы друг друга на поле брани.
Но при этом между двумя правителями существовало понимание и взаимоуважение, основанное не на личных отношениях (скорее всего, они так ни разу и ни встретились), а на единстве этического идеала и жизненного вектора, устремленного к Богу.
Когда Ричард I был болен, Саладин прислал ему фрукты, искренне надеясь на его скорое выздоровление. Ричард также отвечал подарками. Оба полководца бесстрашно шли в бой на передовых, и отзывались друг о друге исключительно положительно и даже восторженно. Между ними не могло быть ни ненависти, ни презрения, так как все эти низшие чувства и страсти пали во внутренней, великой войне.
Красная война.
Совершенно иной характер обретает война с наступлением Нового времени и эпохи Просвещения. Первое что стоит отметить – внутренняя и внешняя война разделяются, и отныне не воспринимаются людьми как нечто единое (хотя их сопряжение остается, т.к. внутренняя война вообще не может быть отменена никакой формальной декларацией или конституцией). Второе – внутренняя война, как противостояние своему естеству и преображение его в новое качество, исчезает из фокуса общества и человека, отныне живущего исключительно светскими предписаниями - в ключевых моментах компромиссными к низшей природе человека.
Мир теряет изначальную целостность, что касается и соцветия войны – которое оборачивается суммой неупорядоченных или слабо упорядоченных цветов, не объединенных высшим принципом в единое целое.
Основным цветом новой войны становится красный, так как сущность войны сводится к стихийности, жестокости, страстности – с одной стороны, условно “темной”, и личной храбрости и самопожертвованию с другой. Сама же красная война ставится в услужение практическим, государственным интересам. В ней нет высшего смысла и вселенского значения, только соображения экономической, политической и другой выгоды, так же как и человек, отныне представляется разумной связкой страстей и гражданских добродетелей, которые ставятся государству на службу ради получения взаимной выгоды.
Ярким примером таких войн, на внешнем уровне, служат колониальные и гражданские войны.
Цвет такой войны оторван от целого - от интегрирующего принципа. Его смысл носит скорее остаточный характер. И, тем не менее, в отдельных человеческих судьбах или обществах, остался возможен некоторый спонтанный прорыв к целостности традиционной войны.
Для примера можно рассмотреть судьбу барона Романа Унгерна, который в контексте гражданской войны в России, оставаясь на ее периферии, видел в своей войне провиденциальное значение, грезил великими мечтами “Империи Чингисхана”, и отождествлялся монголами с “богом войны”.
Серая война.
Субъект красной войны активен, он, так или иначе, является ее осознанным участником (даже если не испытывает желания вести войну, с ним присутствует сознание ее целей), но параллельно с ним возникает иной субъект, цвет которого серый. Он, и сопряженная с ним серая война, становятся определяющими в Европе XX века (некоторое время альтернативу серой войне составляет Третий Рейх и его союзники, чей цвет войны красный).
Серый субъект пассивен по отношению к внутренней и внешней войне. Для него в ней нет смысла, и даже цели (будь то выгода, или выживание) сомнительны. Его участие в войне носит инерциальный характер. Он либо проходит войну, без осознания ее целей и смысла (как персонажи романов Ремарка), либо старается всячески из нее убраться, руководствуясь лишь желанием личного выживания (как персонаж романов Луи Фердинанда Селина).
Наиболее обобщенная характеристика серого цвета в Традиции – это цвет смирения, праха земного и осознания своего скромного места перед ликом Бога. Так как в парадигме XX века Бог не является частью мироздания (в восприятие серых людей), у них не остается ничего кроме осознания собственного бытия как бессмысленного праха, тлена, и пепла, обреченного быть таковым навеки.
И все же, даже серый человек, бегущий от внешних опасностей, и вяло примиряющийся со своей низменной природой, не лишен грез о чем-то большем.
В конце романа “Путешествие на край ночи” (Л.Ф. Селин), главный герой отчаянно изрекает:
“А ведь я не дошел в жизни до той же точки, что Робинзон. В конечном счете, потерпел неудачу. Не нажил ни одной серьезной идеи вроде той, из-за которой отчалил он. Большой идеи, еще большей, чем моя большая голова, большей, чем весь страх, который там сидит, прекрасной идеи, блестящей и очень удобной для того, чтобы умирать... Сколько же мне потребовалось бы жизней, чтобы обзавестись идеей, которая была бы сильней всего на свете? Невозможно сказать. У меня ничего не получилось. Мои идеи хоть и шляются у меня в голове, но на больших интервалах, они, как смиренные мерцающие свечки, всю жизнь дрожат среди страшной мерзкой вселенной... ”
Черная война.
На рубеже XX и XXI веков происходит еще одно принципиальное изменение сущности войны. Внешняя война объявляется однозначным злом, которое не может быть ничем оправдано. Хотя определенные государства по-прежнему ведут войны, выдумывая нелепые санкции для вторжения и бомбежек (например, ссылаются на дефицит демократии в том или ином суверенном регионе), скрывая за этим обыкновенные меркантильные интересы, сама война отныне считается тем, чего более не должно быть.
Но сколько бы внешнего пацифизма не присутствовало в современном мире, его не хватит, чтобы отменить внутреннюю войну, не снимаемый, вечный конфликт присущего человеку достоинства и его животной естественности.
В современном мире война окрашивается в черный цвет (повторно упомянем, что этот цвет лишь остаточным образом связан с тем же черным цветом в Традиции).
В ней нет больше целей, идей, ориентиров, последовательности действий и мыслей – это непроницаемая чернота выхолощенных символов и смыслов, в которой нет ничего осмысленного и осознанного, и всё смешано со всем. Хотя и в этом сумеречном болоте происходит что-то – какие-то непоследовательные вспышки, проявления, движения, не ведущие и не стремящиеся никуда вести и ничему соответствовать.
Человек черного цвета не может нарушить слова, потому что не может его дать; не может достигнуть цели, так как к ней не стремится; не может осознать смысла войны, ведь он о ней и не догадывается. Он лишь сумма случайностей.
Во внешнем аспекте, черная война проявляется в спонтанных вспышках террора и иррациональной агрессии, которые толи были, толи их не было – в производной от современности черноте, это нисколько не важно.
***
Само явление войны, во внутреннем аспекте, связано с наличием в человеческой природе высшего достоинства, которое даже будучи сокрытым в темную эпоху, не может быть пожрано окончательно животной естественностью.
А значит из самой глубины иллюзорной тьмы современности, личность может пройти весь спектр цветов в ином порядке, на каждом рубеже вбирая и осознавая новое цветовое измерение войны. До тех пор пока цвета не соберутся в целостное соцветие, объединенное трансцендентной белизной триумфального мира.
Черно-белый голод.
Окружающий нас мир полон цвета. Однако не только зримым вещам свойственны цвета, но и незримым – нашим ощущениям, чувствам, переживаниям и мыслям. Всё не просто окрашено в цвета, некоторым образом, многое из цвета происходит.
Стоит закрыть глаза и вся вселенная утонет в черноте, а едва мы их откроем – окажемся в мире белых вещей. Вещей, на самом деле, не воспринимаемых как белые, а имеющие всевозможные оттенки различных цветов радуги, но любая из этих вещей предстает нам в свете, а значит, имеет нечто от белизны.
Этот текст попытка взглянуть на голод, который свойственно испытывать человеческой душе, сквозь своеобразную “черно-белую” призму.
Черный и белый цвет.
Черный цвет – цвет тьмы, которая была изначально, как говорят о том религии, мифы и даже научные теории. Весь космос выражался в черноте, не обладающей тонами и оттенками, началом и концом. В ней отсутствует жизнь, но существует ее возможность.
С возникновением полихромного мироздания, когда свет отделяется от тьмы (или если прибегнуть к научной мифологии – осуществляется большой взрыв), черный цвет распластывается по небу полотном ночи и отступает в темные пещеры. В пещерах можно найти отдохновение, более-менее безопасный сон, неведомые тайны и сокровища, но с другой стороны эти тайны могут быть и зловещи, а прохладный мрак скрывать опасных тварей. Подобный же двойственный взгляд относиться и к черной ночи, или к туче – пугающей, грозной, но содержащей в себе спасительный дождь. Черный цвет желанен и тревожен.
В темноте все существующие вещи смешиваются - утрачивают черты и границы в хтонической почве черного, но из тьмы же, они возникают вновь. Отсюда и своеобразное свойство этого цвета (как цвета земли) – плодородие, с которым в языческом мире были связаны соответствующие богини (Кибела, Геката, Исида и пр.) Другой характер черного проявляется в его связи со смертью, которую он выражает. Так в древнем Египте проводник мертвых бог Анубис чернокож, и сам загробный мир, в который отправляется душа после гибели тела, темен.
Черный – цвет труда и рабочего сословия.
Есть и более специфические значения черного, например, это цвет крыла ворона, а в скандинавской мифологии именно вороны Хугин и Мунин (Мысль и Память) помогают богу Одину знать всё происходящее - они символизируют мудрость. Но, например, у Платона в книге “Государство” – в черной тьме пещеры пребывают узники, лишенные света идей и видящие лишь их тени (нечто только частично светлое/белое).
В христианстве значение черного цвета также двойственно. С одной стороны его связывают с дьяволом, скорбью, запустением и печалью. С другой - это цвет душевного покоя, умиротворения, аскезы и, как и белый, целомудрия. Монахи облачаются в черное, в знак своей смерти для мира и стремления к аскетическим высотам. Черный цвет напоминает им о бренности дольнего удела, и, отталкиваясь от этого осознания, монах ищет горней (белой) правды.
Белый цвет - это свет. Через утверждение света творится мироздание. В свете различаются предметы и осознаются мысли. Свет отделяется от тьмы или из тьмы происходит, но при этом его принципиальная инаковость по отношению к тьме, делает их абсолютно противоположными друг другу. Переходя в хроматическую плоскость, можно сказать, что там, где пребывает белый цвет - убывает черный, и наоборот. Нечто среднее между ними представляет собой серый, который впрочем, почти всегда воспринимается как некое иное цветовое измерение – измерение тоски, обыденности, но порою и надежды.
Но вернемся к белому. Непорочность, святость, безупречность, чистота – это почти универсальные значения этого цвета. В христианстве это в большей степени цвет нравственной чистоты, а скажем в буддизме чистоты сознания, но и, то и другое возводится к единому принципу белизны (впрочем, содержание понятия чистоты в традициях, разумеется, различается).
Белый – это еще и цвет преображения души и образа мысли, вечной жизни и славы. Одежды Христа стали ослепительно белыми во время его Преображения на горе Фавор.
Негативного смысла этот цвет почти никогда не имел, но всё же его можно допустить. Так апостол Павел, говорит о том что “сатана принимает вид Ангела света” (2Кор.11:14).
Или можно взглянуть на критику аббата Петра Достопочтенного “белого монаха” Бернара Клервоского и всех монахов-цистерианцев. Аббат упрекает их в ношении белоснежных одеяний, как неоправданной претензии на святость и непорочность, в противовес ставя традиционные черные облачения – как форму признания своего скромного места перед Богом. По сути, не сам белый цвет в подобном восприятие негативен, а то, что он поддельный, неискренний.
Голод.
Человеку присуще тосковать. Он ищет и желает нечто, но довольно редко осознает что именно, зачастую он и о желание своем не догадывается, а просто предается невнятной и в разной степени мучительной тоске. Что-то ему фундаментально недостает - вне себя и в самом себе, и хоть многое может радовать, но и самая искренняя радость рано или поздно иссякает, обнажая свою недостаточность. Отсюда берет начало душевный голод.
Обыкновенно это смутное чувство неудовлетворенности существа, человек пытается исправить теми или иными благами мира – новым автомобилем, развлечениями, карьерой, книгами, творчеством, семейной жизнью и прочим. И, несмотря на несомненную ценность многих из этих вещей, ничто из этого не оказывается достаточным само по себе – из суммы ценностей не складывается ничего цельного. Зачастую, к сожалению, люди этот голод не пытаются объять и разрешить, а стараются бесконечно удовлетворять, будто таким образом ему можно положить предел.
Человек наедине со своим голодом – в такой экзистенциальной обстановке проходят людские жизни. Само это ощущение, провоцирует человека на деятельность, а его судьбе задает динамику. Но вне зависимости от того сколь плодотворен человек на своем жизненном пути, от него может ускользнуть главное - самое тайное, однако самое близкое; невыразимое, и выражаемое всеми вещами; далекое, но всегда предощущаемое. Когда в ответ на голод душа расширит себя допущением существования того чего она подлинно ищет, на нее упадет отблеск света, в котором всё раскрывает свой смысл, и даже голод души обретает насыщение.
Только что есть этот свет?
Черно-белый голод.
Вроде всё понятно, логично и последовательно, никакие тайны не скрываются уже более от человеческого мышления, в тот момент, когда на белой картине мировоззрения возникают черные разводы сомнений и тревог. Рациональный эскиз мировосприятия утрачивает гармонию, и зачастую произведение человеческих мыслей полностью окунается в черноту. Иногда это называли черной ночью души или алхимическим нигредо, сейчас чаще называют депрессией или меланхолией. Между всеми этими понятиями есть фундаментальная разница, но нас, прежде всего, интересует цвет, в котором они себя проявляют – черный.
Черный – цвет всевозможности рождаемой из невозможности. Тот, кто в него окунулся, острее ощущает присущий его душе голод. Он ищет то, что расторгнет узы темной монохромности – светлой ясности, которую не объяла тьма. И если человек не срывается в абсолютную черноту отчаяния и безнадежной усталости, то белый цвет вновь себя являет на полотне мировосприятия, но его оттенок немного другой. Более светлый или более темный.
Через черный цвет сердце человека оберегается от преклонения перед своей, неизбежно неполной, человеческой мудростью, той или иной концепций, или мнимо исчерпывающим всё жизненным опытом. Понукаемый душевным голодом, тоской по ослепительно белому цвету, который люди некогда созерцали или о котором всегда догадывались – человек творит себе идола, которого возводит на место абсолютной белизны. У многих этот идол серого цвета, “теплохладного”, однако посветлеть он может, как это ни парадоксально, через широкие черные мазки по картине мира.
Желание обнаружить подлинный белый цвет в черном мире – это то что движет голодом человеческой души.
Зрение из слепоты.
В девятой главе Евангелие от Иоанна рассказана история слепого от рождения человека. Весь мир для него – черная, непроглядная тьма. Он просит милостыни, но милостыня от людей не рассеивает кромешного мрака его жизни.
И вот этого сломленного и обреченного человека исцеляет Иисус. Слепой обретает зрение, и всевластие черного рушится - цвет мрака становится лишь одним из цветов окружающего мира.
Это чудо возмущает фарисеев и книжников, так как совершено в субботу, и тем самым нарушает установленные обычаи, на что Господь таинственно отвечает: “на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы” (Ин.9:39). Некоторые из фарисеев попросили уточнений – слепы ли они? И Иисус вновь ответил непонятными для них словами: “если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас” (Ин.9:41)
До исцеления, слепой существовал в мире, в котором все цвета спектра сводились к одному – черному. Он был во тьме не только мирской, но и духовной, что целиком и полностью понимал. Фарисеи же своего положения не сознавали, уверенные, что свет открыт им в законе, премудрости, обрядах и прочих важных вещах. За всеми этими действительно важными понятиями они позабыли главное – живое Откровение. Их огрубевшее сердце убедило себя, что Откровение есть нечто ультимативное, похожее на инструкцию по богопочитанию. Быть может и об этой людской склонности говорит Господь в словах “Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?” (Лк.11:35)
Ведь человек слеп и живет во тьме, если он отгородился за громоздкой или не слишком, системой своих взглядов от живого Смысла вещей, который необходимо понять, осознать и самое главное непосредственно пережить. Человека пугает риск, связанный с тем, что вся его вымученная концепция мира может пошатнуться и рухнуть – ведь тогда он останется наедине с черной и голодной бездной безнадежности. Но рано или поздно, любые человеческие конструкты обречены на распад. Их обрекает внутреннее чувство – голод. Вечный голод… Тоска по месту, где от внешней и внутренней тьмы отделится преображающий свет зрения.
Это четвертый (последний) текст о цвете. Перед прочтением рекомендую посмотреть хотя бы первый, написанный четыре года назад Мор бесцветия.
Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод,
- не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних.
И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку,
ища слова Господня, и не найдут его.
(Ам.8:11-12)
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
(Ин.1:5)
Окружающий нас мир полон цвета. Однако не только зримым вещам свойственны цвета, но и незримым – нашим ощущениям, чувствам, переживаниям и мыслям. Всё не просто окрашено в цвета, некоторым образом, многое из цвета происходит.
Стоит закрыть глаза и вся вселенная утонет в черноте, а едва мы их откроем – окажемся в мире белых вещей. Вещей, на самом деле, не воспринимаемых как белые, а имеющие всевозможные оттенки различных цветов радуги, но любая из этих вещей предстает нам в свете, а значит, имеет нечто от белизны.
Этот текст попытка взглянуть на голод, который свойственно испытывать человеческой душе, сквозь своеобразную “черно-белую” призму.
Черный и белый цвет.
Черный цвет – цвет тьмы, которая была изначально, как говорят о том религии, мифы и даже научные теории. Весь космос выражался в черноте, не обладающей тонами и оттенками, началом и концом. В ней отсутствует жизнь, но существует ее возможность.
С возникновением полихромного мироздания, когда свет отделяется от тьмы (или если прибегнуть к научной мифологии – осуществляется большой взрыв), черный цвет распластывается по небу полотном ночи и отступает в темные пещеры. В пещерах можно найти отдохновение, более-менее безопасный сон, неведомые тайны и сокровища, но с другой стороны эти тайны могут быть и зловещи, а прохладный мрак скрывать опасных тварей. Подобный же двойственный взгляд относиться и к черной ночи, или к туче – пугающей, грозной, но содержащей в себе спасительный дождь. Черный цвет желанен и тревожен.
В темноте все существующие вещи смешиваются - утрачивают черты и границы в хтонической почве черного, но из тьмы же, они возникают вновь. Отсюда и своеобразное свойство этого цвета (как цвета земли) – плодородие, с которым в языческом мире были связаны соответствующие богини (Кибела, Геката, Исида и пр.) Другой характер черного проявляется в его связи со смертью, которую он выражает. Так в древнем Египте проводник мертвых бог Анубис чернокож, и сам загробный мир, в который отправляется душа после гибели тела, темен.
Черный – цвет труда и рабочего сословия.
Есть и более специфические значения черного, например, это цвет крыла ворона, а в скандинавской мифологии именно вороны Хугин и Мунин (Мысль и Память) помогают богу Одину знать всё происходящее - они символизируют мудрость. Но, например, у Платона в книге “Государство” – в черной тьме пещеры пребывают узники, лишенные света идей и видящие лишь их тени (нечто только частично светлое/белое).
В христианстве значение черного цвета также двойственно. С одной стороны его связывают с дьяволом, скорбью, запустением и печалью. С другой - это цвет душевного покоя, умиротворения, аскезы и, как и белый, целомудрия. Монахи облачаются в черное, в знак своей смерти для мира и стремления к аскетическим высотам. Черный цвет напоминает им о бренности дольнего удела, и, отталкиваясь от этого осознания, монах ищет горней (белой) правды.
Белый цвет - это свет. Через утверждение света творится мироздание. В свете различаются предметы и осознаются мысли. Свет отделяется от тьмы или из тьмы происходит, но при этом его принципиальная инаковость по отношению к тьме, делает их абсолютно противоположными друг другу. Переходя в хроматическую плоскость, можно сказать, что там, где пребывает белый цвет - убывает черный, и наоборот. Нечто среднее между ними представляет собой серый, который впрочем, почти всегда воспринимается как некое иное цветовое измерение – измерение тоски, обыденности, но порою и надежды.
Но вернемся к белому. Непорочность, святость, безупречность, чистота – это почти универсальные значения этого цвета. В христианстве это в большей степени цвет нравственной чистоты, а скажем в буддизме чистоты сознания, но и, то и другое возводится к единому принципу белизны (впрочем, содержание понятия чистоты в традициях, разумеется, различается).
Белый – это еще и цвет преображения души и образа мысли, вечной жизни и славы. Одежды Христа стали ослепительно белыми во время его Преображения на горе Фавор.
Негативного смысла этот цвет почти никогда не имел, но всё же его можно допустить. Так апостол Павел, говорит о том что “сатана принимает вид Ангела света” (2Кор.11:14).
Или можно взглянуть на критику аббата Петра Достопочтенного “белого монаха” Бернара Клервоского и всех монахов-цистерианцев. Аббат упрекает их в ношении белоснежных одеяний, как неоправданной претензии на святость и непорочность, в противовес ставя традиционные черные облачения – как форму признания своего скромного места перед Богом. По сути, не сам белый цвет в подобном восприятие негативен, а то, что он поддельный, неискренний.
Голод.
Человеку присуще тосковать. Он ищет и желает нечто, но довольно редко осознает что именно, зачастую он и о желание своем не догадывается, а просто предается невнятной и в разной степени мучительной тоске. Что-то ему фундаментально недостает - вне себя и в самом себе, и хоть многое может радовать, но и самая искренняя радость рано или поздно иссякает, обнажая свою недостаточность. Отсюда берет начало душевный голод.
Обыкновенно это смутное чувство неудовлетворенности существа, человек пытается исправить теми или иными благами мира – новым автомобилем, развлечениями, карьерой, книгами, творчеством, семейной жизнью и прочим. И, несмотря на несомненную ценность многих из этих вещей, ничто из этого не оказывается достаточным само по себе – из суммы ценностей не складывается ничего цельного. Зачастую, к сожалению, люди этот голод не пытаются объять и разрешить, а стараются бесконечно удовлетворять, будто таким образом ему можно положить предел.
Человек наедине со своим голодом – в такой экзистенциальной обстановке проходят людские жизни. Само это ощущение, провоцирует человека на деятельность, а его судьбе задает динамику. Но вне зависимости от того сколь плодотворен человек на своем жизненном пути, от него может ускользнуть главное - самое тайное, однако самое близкое; невыразимое, и выражаемое всеми вещами; далекое, но всегда предощущаемое. Когда в ответ на голод душа расширит себя допущением существования того чего она подлинно ищет, на нее упадет отблеск света, в котором всё раскрывает свой смысл, и даже голод души обретает насыщение.
Только что есть этот свет?
Черно-белый голод.
Вроде всё понятно, логично и последовательно, никакие тайны не скрываются уже более от человеческого мышления, в тот момент, когда на белой картине мировоззрения возникают черные разводы сомнений и тревог. Рациональный эскиз мировосприятия утрачивает гармонию, и зачастую произведение человеческих мыслей полностью окунается в черноту. Иногда это называли черной ночью души или алхимическим нигредо, сейчас чаще называют депрессией или меланхолией. Между всеми этими понятиями есть фундаментальная разница, но нас, прежде всего, интересует цвет, в котором они себя проявляют – черный.
Черный – цвет всевозможности рождаемой из невозможности. Тот, кто в него окунулся, острее ощущает присущий его душе голод. Он ищет то, что расторгнет узы темной монохромности – светлой ясности, которую не объяла тьма. И если человек не срывается в абсолютную черноту отчаяния и безнадежной усталости, то белый цвет вновь себя являет на полотне мировосприятия, но его оттенок немного другой. Более светлый или более темный.
Через черный цвет сердце человека оберегается от преклонения перед своей, неизбежно неполной, человеческой мудростью, той или иной концепций, или мнимо исчерпывающим всё жизненным опытом. Понукаемый душевным голодом, тоской по ослепительно белому цвету, который люди некогда созерцали или о котором всегда догадывались – человек творит себе идола, которого возводит на место абсолютной белизны. У многих этот идол серого цвета, “теплохладного”, однако посветлеть он может, как это ни парадоксально, через широкие черные мазки по картине мира.
Желание обнаружить подлинный белый цвет в черном мире – это то что движет голодом человеческой души.
Зрение из слепоты.
В девятой главе Евангелие от Иоанна рассказана история слепого от рождения человека. Весь мир для него – черная, непроглядная тьма. Он просит милостыни, но милостыня от людей не рассеивает кромешного мрака его жизни.
И вот этого сломленного и обреченного человека исцеляет Иисус. Слепой обретает зрение, и всевластие черного рушится - цвет мрака становится лишь одним из цветов окружающего мира.
Это чудо возмущает фарисеев и книжников, так как совершено в субботу, и тем самым нарушает установленные обычаи, на что Господь таинственно отвечает: “на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы” (Ин.9:39). Некоторые из фарисеев попросили уточнений – слепы ли они? И Иисус вновь ответил непонятными для них словами: “если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас” (Ин.9:41)
До исцеления, слепой существовал в мире, в котором все цвета спектра сводились к одному – черному. Он был во тьме не только мирской, но и духовной, что целиком и полностью понимал. Фарисеи же своего положения не сознавали, уверенные, что свет открыт им в законе, премудрости, обрядах и прочих важных вещах. За всеми этими действительно важными понятиями они позабыли главное – живое Откровение. Их огрубевшее сердце убедило себя, что Откровение есть нечто ультимативное, похожее на инструкцию по богопочитанию. Быть может и об этой людской склонности говорит Господь в словах “Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?” (Лк.11:35)
Ведь человек слеп и живет во тьме, если он отгородился за громоздкой или не слишком, системой своих взглядов от живого Смысла вещей, который необходимо понять, осознать и самое главное непосредственно пережить. Человека пугает риск, связанный с тем, что вся его вымученная концепция мира может пошатнуться и рухнуть – ведь тогда он останется наедине с черной и голодной бездной безнадежности. Но рано или поздно, любые человеческие конструкты обречены на распад. Их обрекает внутреннее чувство – голод. Вечный голод… Тоска по месту, где от внешней и внутренней тьмы отделится преображающий свет зрения.
2013-2017
Комментариев нет:
Отправить комментарий